НАБЛЮДАЯ ЗА НАБЛЮДАЮЩИМИ*

* "День", 14.12.2001 г.
От вечного к суете

Вот они опять передо мной, не те же, но такие же, и опять я обязан разъяснить им, что такое философия. Делать это с каждым годом все труднее. Хотя и написано в одной умной книжке, что этим вопросом "можно задаваться лишь в позднюю пору, когда наступает старость, а с нею и время говорить конкретно" (Ж.Делёз, Ф.Гваттари). По-моему, говорить конкретно, значит говорить о себе. Все, кто говорил до меня, говорили о себе и о времени, главное, о своем времени. Их определения философии вряд ли годятся для времени нашего. С системами покончено, это ясно. Спонтанность, локальность, философствование по случаю - вот что теперь. В обыденных ситуациях всплывают сюжеты. Как отклик на вдруг увиденное, услышанное, прочитанное в газете или в наугад раскрытой книге. Мы живем в информационной среде, не вполне структурированной, мозаичной, фрагментарной. Мысли приходят и уходят, упархивают. Их уже не стремятся прикалывать как бабочек к листу бумаги. Поток сознания, поток говорения. Иные, их все больше, полностью отдаются этому потоку, больше обговаривают в компаниях, чем обдумывают один на один. И, конечно же, меньше пишут. Потому что писать, значит действовать системно. И быть в уединении. А это не отвечает духу времени.
И вообще - времени. Философ прошлого в уединении искал вечное. И ученый искал того же. Они как бы выносили время за скобки, стремились внести свой вклад в общее дело - дело накопления крупиц вечного, выловленных в потоке суетного. Они с презрением относились к маяте практических людей, сообща живущих одним днем, мелкими, частными проблемами. Сегодня этот образ жизни становится всеобщим. Ситуативность, мимолетность, эфемерность…Скученность, общительность, повязанность…Это можно назвать демократизацией бытия, имея в виду растущую предпочтительность ценностей демоса.

Доктора и садовники

На эту тему хорошо бы рассказать притчу, описанную В.Л.Рабиновичем. Средневековье. Садик парижского университета. Два ученых, - "ангелический доктор" Фома Аквинский и "универсальный доктор" Альберт Великий, - степенно расхаживая, обсуждают вопрос: есть ли у крота глаза? Спор длится несколько часов. И вот, работающий рядом садовник предлагает ученым помощь: он готов принести крота, и спор враз разрешится. Доктора снисходительно отвечают профану: "Мы решаем вопрос в принципе. Нас интересует не конкретный крот, а крот идеальный - не сущий, но долженствующий быть. Если ты принесешь нам крота, у которого, скажем, есть глаза, а мы выведем, что глаз у него быть не должно, то тем хуже для реального крота. Он - неправильный крот". Короче, чувственный факт для наших докторов не авторитет, не аргумент. Авторитет для них - логический вывод из установленных навечно принципов. Так вот, в науке ушло время докторов, наступило время садовников. А философия докторов - это научные трактаты и тайные диспутации избранных, философия садовников - это газеты и "круглые столы" в телевизионных студиях.
Карл Маркс был, пожалуй, первым, кто сосредоточенно вгляделся в демос. Он нашел в нем часть, или класс, получивший почетное звание авангарда. И всякий прочий общественный класс объявлялся передовым или отсталым в той степени, в какой он разделял ценности и интересы авангарда. Правда, вскоре выяснилось, что эти ценности и интересы были скорее придуманы для демоса докторами вроде Маркса. Они оказались демосу не по плечу. Но Идея долгое время надеялась все-таки овладеть массами, и даже воплотилась для этого в новое, удивительное государство. Ничего не вышло. Демос остался при своих интересах, известно каких - сугубо витальных. Удивительное государство исчезло, не выполнив своей миссии, но оно подготовило почву для государства садовников. А во всем западном мире к такому государству шли более естественным путем. Вот и восторжествовали, наконец, в глобальном масштабе исконные ценности демоса.

Люди за стеклом

Сегодня демос наблюдает свою естественную жизнь. Опосредованно - через потребление культурных продуктов, создаваемых продвинутыми его представителями, и непосредственно - подглядывая через тридцать телекамер, то бишь биноклей и телескопов, за тем, что происходит в изолированной в самом прямом смысле квартире с ее обитателями. Потрясающее, говорят, шоу. Как заметил организатор действа: "Безумно скучное зрелище, от которого нельзя оторваться". Впечатление такое, что все остальное в TV, - встречи сильных мира сего, борьба с мировым терроризмом, будущее НАТО и Афганистана, - все это - просто продукты, даваемые телезрителю в нагрузку.
Об этом наговорено много гадостей. Отвратительно, мол, ужасно. Кто-то назвал это "покушением на основы человеческой цивилизации", сравнимым с терактами в Америке. Море эмоций. А сидящему на "скамейке" эмоции противопоказаны. Понять бы, только понять, без смеха и слез. Прежде всего, надо заметить, что всякая нравственная оценка - это суждение о настоящем с точки зрения прошлого. Ну, что, собственно, происходит? И чем вообще занимались и занимаются хотя бы писатели? Кто, простите, начал? Разве не для того существует литература, чтобы приманивать соглядатаев к замочной скважине. Та литература, которая возникла из любопытства к "маленькому" представителю демоса. И, между прочим, попервоначалу получила отпор. Как возмущался Макар Девушкин, когда Варенька легкомысленно передала ему для прочтения книжку под названием "Шинель". Злонамеренную книжку! Как же после этого и жить? "Чтобы и тебя не затронули, чтобы и в твою конуру не пробрались да не подсмотрели - что, дескать, как ты себе там по домашнему?". А вообще, началось-то давненько. "И увидела жена, что дерево…приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание" (Быт. 3, 6). Так то - дерево. А человек?
Две грани бытия, одна - тайна, хоронение интима, privacy. Мое Я - это не что иное как тщательно оберегаемая сфера знаемого о себе мной самим, но непознанного никем. Оберегаемая, между прочим, и законом, например, статьей о диффамации ("опозорении"). А в уголовный кодекс американского штата Джорджия прямо вписана статья "против подглядывания" или вторжения в частное владение, сопровождаемое поступками "такой же природы". Видимо, предполагается подслушивание, поднюхивание и проч. Вторая грань - жгучее желание, даже страсть, знать о Другом. Разоблачить, раздеть, познать. Стало быть, лишить Другого его Я. Зачем? Чтобы господствовать. Как приятно знать кое-что этакое о Другом, и к тому же знать, что Он не знает, что я знаю. Уже здесь - господство. Дальше, т.е. господствовать грубо и зримо, при желании, - дело техники. Писатель, всю свою жизнь глубоко таящийся, сообщает нам через своего персонажа: "Единственное счастье в этом мире это наблюдать, соглядатайствовать, во все глаза смотреть на себя, на других, - не делать никаких выводов, - просто глазеть" (В. Набоков). Другая грань счастья, как это ни парадоксально, - быть наблюдаемым. Поп-звезды кокетничают, жалуясь на бремя внимания со стороны демоса. А между тем, оставшись без наблюдения, они сочли бы себя незначительными. И, стало быть, неуважаемыми, далее, ничтожными, далее, бессмысленными. И впали бы в безнадежную депрессию. Эту мысль развивает Фридрих Дюрренматт в одной забавной, но усложнённой новелле.
По-видимому, жизни человеческой в прошлом придавало смысл понимание того, что он наблюдаем Богом. Это понимание, соединенное с идеей Божественной любви, наполняло жизнь радостью. Поэтому глубоко верующий человек не может быть одиноким, одиночество - это, по сути, отчаяние от того, что ты не живешь в чьем-то сознании, что ты не наблюдаем. Когда "Бог умер", осталась надежда на Другого человека, на то, что теперь он наделит меня смыслом. Но штука в том, что этот другой, в отличии от Бога, не всегда есть Любовь. И потому отношение в Другому сложное - я желаю быть наблюдаемым, и боюсь наблюдения.

Сколько культуры может выдержать человек?

Шоу "Большой брат", когда миллионы телезрителей подглядывают за группой подопытных, идет во многих странах мира. Чего это стоит участникам опыта, можно судить по случаю в Польше. Один парень, не выдержав, впал в буйство, был скручен охраной и доставлен в психбольницу. Предполагают, что человек сошел с ума. Публичность напрягает. Быть в соответствии - это работа. Как всякая работа, она обременительна и требует отдыха. В данном случае - перехода в естественное состояние. Не будем забывать Десмонда Морриса, удачно назвавшего человека "голой обезьяной". А в естественном состоянии или в состоянии культурного оголения человека лучше не наблюдать. Там он, говорят знатоки, отвратителен. Интуитивно понимая это, люди "за стеклом" живут в постоянном напряжении. По-видимому, автоматизм культурного поведения - это миф. Никакого автоматизма нет, есть тяжелая работа, истощающая нервную систему. И возможен слом как результат перенапряжения, перерасхода душевной энергии.
Еще один опыт этого шоу - подтверждение идеальной природы человека. Впрочем, об этом удачно сказано анекдотом: подглядывание за действом, которого сильно желаешь, стоит больше, нежели - само действо. Еще больше стоит подглядывание за подглядывающим.

Наука как соглядатайство

Средневековый человек, доктор прежде всего, природу не наблюдал. Он с благоговением созерцал ее и трепетно ожидал откровения через знамения. Вещной мир вещал ему от имени Творца. Наука, та наука, на которую ворчат сегодня гуманисты и которую порочат "зеленые", появилась вследствие утраты благоговения, замены его более земным, т.е. низменным, чувством - любопытством. Это и означало выдвижение на авансцену истории демоса. Наблюдение продолжилось искушением природы в экспериментах. Это уже проявление власти более зримо и грубо. А далее - прямое господство, эксплуатация, названная в последствии новым, капиталистическим, способом производства. А что Природа, чем она на все это отвечает? Тем, чем отвечает всякое наблюдаемое, застигнув наблюдателя - агрессией. Дамы, к примеру, прилагают массу усилий, чтобы быть нами наблюдаемыми. Но читатель мужеского полу хорошо знает, что ожидает нас при излишне пристальном наблюдении. Так вот, "загрязненный воздух, отравленная почва, зараженные грунтовые воды, умирающие леса - это забастовка, сознательный отказ обезвреживать вредные вещества, тогда как новые вирусы, землетрясения, засухи, наводнения, ураганы, вулканические извержения и так далее суть защитные меры наблюдаемой природы, направленные против того, кто за ней наблюдает". Это снова Ф.Дюрренматт, из той же новеллы.

Что делать?

Люди запада, а мы имеем к ним некоторое отношение, вошли в реку интенсивных социальных изменений. Новации, скажем так, технического порядка, повышающие жизненный комфорт, воспринимаются позитивно, в силу их очевидной полезности. Иное дело - новации, затрагивающие сферу нравственности. Первая реакция здесь всегда негативная. Сразу крики о падении нравов, о потакании интересам "ниже плинтуса". Это, по-видимому, - разумная осторожность культуры. Но некоторые новшества все-таки пробивают себе дорогу. Приходит на ум один случай. В июле 1946 года на парижской выставке мод впервые демонстрировался купальный костюм, получивший впоследствии название "бикини". От того, что сия новация потрясла мир не меньше, чем сообщение об испытании водородной бомбы на одноименном атолле. Был скандал, изделие сразу запретили не только на пляжах, но и в кинофильмах. Только через десять лет "бикини" увидела широкая публика в фильме с участием Бриджит Бардо. Прошло еще семь лет, и снова фильм. На этот раз джеймсбондовский "Доктор Ноу". Кино, - искусство любимое демосом, сделало свое дело. Публика, особенно ее сильная часть, очень захотела "бикини". Что происходит, когда очень хочется, известно. А через полвека в жаркое лето нью-йоркский городской Совет под давлением феминисток принял решение, разрешающее дамам появляться в метро в костюме "toplees". Такой вот прогресс.
Сегодня в сторону шоу "За стеклом" плюют люди высокой нравственности. А кто-то, небось, скажет: все нормально, ребята, личность раскрепощается, даешь свободу! Нечего слюни распускать, ханжи несчастные! Нам, дескать, как и Федору Михайловичу, интересен человек весь, со всеми его почесываниями. Кто-то скажет еще, что за технически комфортную жизнь надо платить нравственными издержками. Много чего скажут. А я посоветовал бы не торопиться. Избегать суждений типа: какое TV нам нужно? Не то время, чтобы что-то, что угодно, подошло нам всем и сразу.