Мирошниченко Анатолий Михайлович родился 18 февраля 1939 года в Макеевке Донецкой области. Окончил Металлургический факультет Донецкого политехнического института (1962). С 1971 года живет в Харькове.
Автор десяти поэтических книг:
"Ощущение мира" (Харьков, "Прапор", 1978);
"На этом единственном свете" (Харьков, "Прапор", 1986);
"А потому что сердцу больно" (Москва, "Голос", 1993);
"Золотое сечение" (Харьков, "Родной голос", 1994);
"POST SCRIPTUM" (Москва, "Голос"; Харьков, "Родной голос", 1996);
"Эпоха Водолея" (Москва, "Голос"; Харьков, "Родной голос"", 1998);
"Неугасимая Лампада" (Харьков, "Слобожанщина", 2001);
"Чёрный шёлк твоих волос" (Москва, "Голос-Пресс", 2002);
"Метафорические небеса" (Харьков, "Слобожанщина", 2003);
"До востребования" (Харьков, "Слобожанщина", 2006).
Публиковался в коллективных сборниках, в том числе в "Антологии современной русской поэзии Украины" (1998), в Пушкинском альбоме "…не зарастёт народная тропа…" (1999), в однотомнике "ХХ век, запомни нас такими…" (2003).

 

ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ…
Стихотворения
Эссе

ИНСТИНКТ ЖИЗНИ

Есть книги, которые сегодня читать стоит.
Созданные на сломе роковых эпох, на кровавых границах мрака и света, они написаны болью жестоких сердечных ран, страхом затравленного ловцами зверя, ядом испившей земного горя мудрости…
Среди них числю я и книги харьковского поэта Анатолия Мирошниченко, человека честного, смелого, прямого, внутренне цельного. Но не менее важным является и то, что он поэт НОВОЙ ЭПОХИ. Две его книги, вышедшие в издательстве "Прапор" в 1978 и 1986 годах оказались лишь прелюдией к его зрелому и незнающему компромиссов творчеству. А подлинной точкой отсчёта стал 1993, когда в крупном московском издательстве "Голос" наконец увидела свет в авторской редакции третья книга - "А потому что сердцу больно". О ней стоит поговорить дальше подробнее.
"До востребования" - десятая книга поэта, венчающая сегодня его непростой и полновесный 47-летний творческий путь. В то же время - она и самая кровоточащая из всех им написанных. Всё здесь порождено нашей безжалостной апокалипсической эпохой. Многое здесь запредельно - чувства, смыслы, образы и сам поэтический дискурс. Поражает энергия любви и ненависти, бьющая временами "через край" многих её произведений, способность автора буквально кожей ощущать социальную и духовную ауру потрясённого до самого основания общества и такая степень внутренней открытости, какую может позволить себе лишь человек, абсолютно уверенный в своей правоте.
Причём с первой же строфы поэт заявляет читателю о своём ПРАВЕ на суждение и осуждение, праве моральном и нравственном: "Железо стало дорогим, А жизнь - дешёвой. Но я-то, брат, не стал другим, Песком, половой. Стал казнокрадом демократ, А кем он клялся?! Самим собою был я, брат, Собой остался".
Но что же понимается под стремлением автора "оставаться самим собой"?
Этот вопрос далеко непраздный и стоящий того, чтобы на нём остановиться подробнее.
Анатолия Мирошниченко, я, прежде всего, назвал бы "странником по звёздам". На собственном примере воплотил он в реальность мысль писателя-пилота Сент Экзюпери, утверждавшего, что "сначала надо жить, а потом писать!" Изъездив, исколесив, истоптав в молодости и зрелые годы шестую часть света, называемую совсем недавно Советским Союзом, он в непрестанном труде возмужал, закалился, стал личностью, прочно стоящей на ногах, способной трезво судить о жизни и людях, иных странах и народах...
Судьба подарила ему удивительную возможность писать стихи, вглядываясь с крутых прибрежных скал в грандиозную даль Тихого океана, в которой до самого горизонта катились посеребрённые лунным светом валы. На родине Чон Чхоля Анатолий вдыхал пряные, дурманящие запахи корейских предместий, пытаясь разгадать под "масками" внешне безразличных восточных людей, чувства и страсти обуревающие их. В скованной лютыми морозами Сибири над его головой, словно глаза тигра, горели ночные азиатские созвездия, способные своей яркостью и близостью (мы здесь, мы рядом, добросишь камень) свести человека с ума. А потом прекрасную романтичную эпоху чистых надежд, неутомимого труда и дальних варяжских странствий сменила не менее важная эпоха вдумчивого постижения мира. И тогда "посох странника" дополнила книга, раздвинувшая мир в глубины тёмных времён до той самой роковой Троянской войны и ещё дальше, в столетия древних царств и вещих глиняных табличек…
…Часто вглядываясь в покрытые нежным румянцем лица юных стихотворцев, я говорю им, что право судить время, и судить о времени могут дать лишь "посох" варяга и "астролябия" мудреца, а всё остальное от лукавого… Ибо лишь по-настоящему прожитое, пережитое и осмысленное поэтом, становится впоследствии самой органичной и ценной частью его творчества. Причём даже стоящую метафору, по сути, выдумать невозможно. Каждая из них "омыта" или восторгом радости, или горечью неизбежных утрат.

Из всех книг Анатолия Мирошниченко мне лучше всего запомнилась, или, если сказать точнее, больше соответствовала моему тогдашнему душевному настрою, небольшая, в чёрной обложке книжечка, названная "…А потому что сердцу больно". Там я прочитал удивительные и волнующие "Были о походе князя Новгород-Северского Игоря Святославича в Половецкую степь весной 1185 года". Не перевод, не переложение "Слова", а самостоятельное произведение, созданное по мотивам нашего великого литературного памятника. Главный герой "Былей" - близкий к князю Игорю ратник, участник памятного похода, перед которым разворачиваются все его трагичные события.
Над страницами этого искреннего и взволнованного повествования я как-то впервые и всерьёз задумался о том, что у нас есть не "короба", полные разной исторической брехни, а настоящая героическая история. И мы произошли не от людей, живущих разбоем (на тюркском - казаки), а от бесстрашных древних русских витязей, талантливых строителей златоверхой Софии, удачливых купцов, ходивших "шёлковым путём", честных хлебопашцев, что родина наша - славная, раздольная и богатая Киевская Русь, и что в конце-концов все мы РУССКИЕ!
Я премного благодарен Анатолию Мирошниченко за это прозрение моего сердца. И могу лишь представить, скольким людям помог он сделать важнейший выбор своей жизни. В "Былях", кроме того, назвал он самую первую и важную нашу задачу - восстановление исторической правды и справедливости, укрепление исторической памяти, без которой любой народ лишь горсть сухих листьев, рассеиваемых над землёй злыми враждебными ветрами. Об этом говорила одна из лучших строф его произведения:

О русичи, ни славой, ни любовью
Не насладиться нам
и не узнать,
С какой тоской и неизбывной болью
Нас будет Русь веками вспоминать!..

А через несколько лет, в 2000 году, мне пришлось лично убедиться насколько памятник древнерусской литературы "Слово о полку Игореве" является актуальным для нашей трусливой эпохи. Именно в этом году к 200-летию публикации "Слова" было издано его переложение, сделанное прекрасным харьковским поэтом Вячеславом Михайловичем Гончаровым (Пыжом). В одну из харьковских газет, на сегодня уже закрытую, я подал статью, посвящённую этим, вне всякого сомнения, знаковым культурным событиям. Каково же было моё изумление, когда она была возвращена с небольшим, но очень характерным резюме: "Материал построен на аналогии княжеской раздробленности начала тысячелетия с распадом СССР…Кроме того мысль автора работает на идею конфедерации славянских государств, а она пока очень неопределенна. Если опубликовать, есть опасность не соответствовать политическому моменту"…
Боже, подумал тогда я, насколько же был прав Анатолий Мирошниченко, утверждая, что "…Нас будет Русь веками вспоминать!..". Через восемьсот лет после создания героическое "Слово" остаётся актуальным и жалит своей правдой и бесконечной русскостью.
Это становится особенно понятным, если осознать тот удивительный и доказанный исследователями факт, что "Слово о полку Игореве" самое арийское из всех дошедших до нас древнерусских произведений. Ибо поэма вдохновлена и наполнена в основном нашей истинно русской по духу дохристианской арийской идеологией. Именно это и пугает наших врагов. Здесь всё сплавлено в единое целое: горячая любовь к Родине, скорбь о раздоре князей и призыв к единству русских людей. Боян в "Слове" называется внуком Велесовым, ветры - внуками Стрибога, а сами русичи - внуками Дажбога.

Творчество Анатолия Мирошниченко необходимо рассмотреть и ещё в одном довольно актуальном для нас аспекте. Мало кто из харьковчан отдаёт, например, себе отчёт в том, насколько наш город своеобразен. Харьков, веками стоящий на географических осях "Север-Юг" и "Запад-Восток", не имеющий практически никаких важных природных ресурсов, замкнул на себя ради выживания, огромные геополитические пространства, сделал основой своего существования знания, технологии, культуру. Он быстро стал центром, распространяющим вокруг себя мощную, современную и европейскую по характеру цивилизацию. Миллионы молодых людей, попадая в его институты, университеты и академии, а многие, по сути, из традиционного земледельческого общества, получали и получают здесь знания высочайшего уровня, приобщаются к культурным ценностям мирового значения.
Но вот что удивительно и трагично: в огромнейшем полуторамиллионном городе нет и никогда в послевоенный период не было литературных, критических, литературоведческих, педагогических, культуро-логических, социологических и исторических газет, журналов и т.п. гуманитарных изданий. (Журнал "Прапор" - "Березиль" не в счёт из-за ничтожного тиража и ориентации на тех же консервативных почвенников). Попытки киевской бюрократии на протяжении целой исторической эпохи блокировать духовный рост харьковчан, лишить их возможности саморазвития и самоидентификации столь явны и однозначны, что даже не требуют особого рассмотрения и доказательств. Можно в этом усмотреть и месть Первой столице социалистической Украины за её многолетнее и абсолютное лидерство в науке и технике.
В подобной ситуации именно стихи харьковских поэтов, причём, как правило, издаваемые на собственные средства или деньги, добытые у спонсоров, оказались практически единственной отдушиной, позволявшей в течение двух последних десятилетий индивидуальное творческое развитие. Этим весьма извилистым путём пришлось идти и Анатолию Мирошниченко. И только ясное понимание того, что "Поэзия- это озоновый слой, который спасает от грязи и гибели души", помогало ему, преодолевая многие трудности и разочарования, сохранять преданность поэтическому творчеству.
И всё же картина нашего не такого уж далёкого прошлого будет весьма не полной, если мы не коснёмся здесь других важных моментов духовного бытия. Например, русским поэтам и прозаикам Харькова всегда было на порядок труднее реализоваться в собственном городе, чем их украинским собратьям. Сейчас даже трудно поверить в то, что до середины 80-х годов прошлого столетия в Харькове невозможно было свободно купить русскую книгу! За сочинениями Л. Толстого, Пушкина или Грибоедова к прилавку отдела художественной литературы магазина "Книжковий світ" выстраивались очереди в 200-300 человек! Этот исторический факт, а иначе его и не назовёшь, я привожу специально для любителей порассуждать на тему, "як Совєти топтали і паплюжили рідну мову".
Из-за абсолютной невозможности реализоваться в среде русского языка и отсутствия продуманной государственной поддержки русской культуры, в 70-е годы прошлого столетия возникло даже специфическое харьковское понятие - "Электричка на Москву". В разные годы на неё подсадили Эдуарда Лимонова и Вагрича Бахчаняна, Аркадия Филатова и Бориса Чичибабина, Льва Болеславского и Инну Клемент, Владимира Константинова и Анатолия Рузанова…И это, кстати, не рескрипционные списки, а всего лишь попытка кратко обрисовать ту сложную ситуацию, в которой доводилось, а в значительной мере приходится и сегодня, жить и творить русским поэтам Харькова.
Я думаю, что Анатолию Мирошниченко во все непростые эпохи нашей жизни особенно помогала выстоять и остаться самим собой поразительная вера в подлинность истинного СЛОВА. Несмотря на краткость данной формулировки, за ней тоже скрываются серьёзные проблемы. Насколько помню, уже в начале 80-х годов маститые украинские писатели начали жаловаться на девальвацию слова как такового. Они перестали быть властителями человеческих дум, оракулами, пифиями и т.п. и остро это ощутили. В последние двадцать лет слово было истёрто и окончательно унижено политическим словоблудием. Из всего гигантского словарного запаса нашего общества, для обывателя реально "выжили" лишь юридические термины и формулировки милицейских протоколов…
Но для поэта подлинность слова заключается не в возможности заклинать им дождь или заговаривать родимец, то есть не в прямом магическом действии, а в существовании глобальных проблем и явлений, которые просто непостижимы человеком, если он не может описать их словом. В названиях нескольких книг Анатолия Мирошниченко ("Золотое сечение", 1994; "Эпоха Водолея", 1998) мы без особого труда замечаем отсылки к основополагающим, космического уровня идеям и понятиям. Так символизм "золотого сечения" содержит явную отсылку к одному из основных законов природы, связанного с органическим ростом всего живого. Ведь жизнь - это не хаос случайностей, а осуществление генетически закреплённых программ. Причём они обнаруживают себя лишь в "золотом сечении" формы, т.е. в тот момент, когда наступает её расцвет и жизнь вновь готова воспроизвести жизнь! Мне кажется, что размышления поэта так или иначе были связаны с тем ХАОСОМ, в который в начале 90-х годов погружалось наше общество, драматичным развалом устоявшихся традиционных ценностей.
А вот название пятой книги "POST SCRIPTUM" (1996) - это не только "после написанного". Это и тайна, скрытая в нем. Подчас именно в нескольких небрежно написанных строчках письма находится нечто даже более важное, чем в основном тексте… "Неугасимая Лампада" (2001) - ещё один вечный символ, ещё один способ обрести надежду и опору в вечном и непогрешимом.
Может быть, только сборник избранной любовной лирики "Чёрный шёлк твоих волос" (Москва, "Голос-Пресс", 2002) стоит здесь особняком. Но на то есть, безусловно, свои причины. "Любовь" - это ведь, если серьёзно задуматься, другое название духовной энергии. И любить - значит согревать теплом, возбуждать лучшие чувства, дарить даром свою энергию другому существу…Любовь присутствует в нашем бытии как высшая форма человечности, основной инстинкт, ИНСТИНКТ ЖИЗНИ.
Её, на первый взгляд, можно симулировать, и можно даже спекулировать на любви…Но это разные формы энергии, потому что тепло в радиаторе центрального отопления и тепло нежного любовного рукопожатия никому не придёт в голову измерять в градусах Цельсия… "И там, где ни зги, ни огня, Где мрак, как в бездонном колодце, Ты греешь и нежишь меня, Моё Сероглазое Солнце…". Можно также добавить, что подготовить сборник любовной лирики Анатолию подсказал известный украинский поэт и в значительной мере его старший литературный соратник Леонид Талалай. Идея оказалась очень удачной. И сегодня можно без преувеличения утверждать, что в нашем городе это одно их немногих лирических изданий подобного рода.
Всё творчество Анатолия Мирошниченко, словно золотыми тёплыми солнечными лучами, пронизано мощным инстинктом жизни. Своими книгами он уже несколько десятилетий противостоит энтропии, угрожающей универсальному характеру харьковской культуры. Присутствуя в духовном пространстве родного города, поэт вносит в него невероятно напряжённые нравственные интонации. В полной мере осознав на примере собственной творческой судьбы, что значит быть русским поэтом на незалежной Украине, он проявил немалую стойкость духа, а главное бесконечную веру в спасительную, воистину сакральную силу русского слова, великого русского языка для развития и дальнейшей шлифовки родственной ему украинской мовы.
В самые непростые для поэтов-бессребреников годы, Анатолий Мирошниченко со всей искренностью и теплом своего сердца старался поддержать своих друзей, коллег и соратников по поэтическому цеху Роберта Третьякова, Вячеслава Романовского, Павла Гулакова, Василия Воргуля, Анатолия Мироненко… Да и автор этих строк всегда особенно высоко ценил его дружбу, внимание и ту неизменную человечность, которой поэт щедро делился и делится поныне. А мощнейший инстинкт жизни, присутствующий на страницах его книг, всегда пробуждал в душе не менее мощный ответный творческий порыв. Поэтому, вне всякого сомнения, лучшие рецензии и статьи в разное время мне удалось написать именно на его сборники.

Новая книга поэта "До востребования", как уже говорилось ранее, ещё более откровенная, искренняя и честная, чем все написанные им прежде. Несмотря на столь характерное название, это всё же не "творческое завещание", не "листки" в стол, которые, скорее всего, предназначены любознательным внукам. Эта книга востребована уже одной той яростью, бескомпромиссностью, тем русским, арийским духом, которыми напоены многие её строки: " И я голоса услышу Доселе немых деревьев, И ветер на древнерусском Со мною заговорит…". Не думаю, что кто-то будет читать её спокойно или с вежливым безразличием. На многих её страницах Анатолий Мирошниченко вновь доказывает читателю, что поэтическое слово живо, что оно может волновать, радовать, заставлять испытывать ненависть, гнев или вдруг умиротворять читателя гармоничными пейзажами.
Но здесь всё далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд. Очень многие стихотворения "До востребования" построены по принципу: произведение, как сентенция жизненного опыта, предельная его концентрация. Я бы даже назвал это "горьким мёдом прожитых лет". Перед нами ясновидец, мудрость которого не нужна сошедшему с орбиты миру…Что может быть больнее и трагичнее этого?
Инстинкт жизни проявляет себя и в протесте поэта против подавления врагами пассионарности славян. Из народа-творца, воина нас сделали нацией людей, вечно чего-то ожидающих с протянутой рукой. Одни по году ожидают собственную зарплату, другие целый день стоят на базаре, дожидаясь, что у них чего-то купят на сорок копеек, а все разом ожидаем пришествия светлого капиталистического будущего…Можно ли, размышляет поэт, разбудить совесть народа острым, словно финка, словом, колющей глаза правдой?
Весьма характерно, что в книге то, что мы по привычке называем любовной лирикой, существует, жёстко переплетаясь, с совершенно иными мотивами. Поэт чутко уловил кризис женского начала в современном обществе. Ибо выставленная на глобальный рынок "женственность", как и любой другой товар, подвержена уценке, подделке, эксплуатации… Даже Украина у него в одном из стихотворений "Измученная женщина С потухшими глазами…". Всплески высокого любовного чувства и жестокая проза "портового" кабака - это тот самый надлом, прошедший в наше время через миллионы человеческих судеб, сердец и семей. Цельность поэтического доверия к реальности оказывается вдруг основательно подорванной и трагичная безысходность бытия расщепляет душу художника, внося в неё дисгармоническое начало.
И всё же эпатажность, как стремление поражать, ошеломлять чем-то необычным и даже скандальным, какой-то внутренний надлом, заметные в отдельных стихотворениях книги, скорее всего не самоцель, а нежелание поэта смириться с результатом страшных нравственных утрат нашего времени, его внутренний и однозначный протест. С другой стороны можно, безусловно, сослаться и на то, что эпатажность является устойчивой особенностью харьковской культуры и возникает в творчестве прозаиков и поэтов, как естественная реакция на невозможность достучаться до сознания современников, их совести, подсознательная реакция на невозможность сбыться, пробить глухую стену социального отчуждения. Здесь возможно даже сослаться на, однозначно принадлежащего харьковской культуре, Эдуарда Лимонова с его поразительно эпатажной вещью "Это я, Эдичка".
Но острейшие духовные конфликты и глубочайшие нравственные страдания, пронизывающие творчество Анатолия Мирошниченко, подготавливают, безусловно, и возможность поставить "на кон" самые главные вопросы человеческой жизни. Поэту необходимо подняться над явной безысходностью конкретных исторических обстоятельств, проверить неиссякаемые возможности человеческого духа. Его неудержимо влечёт грандиозная и мощная личность Пушкина, которому он и адресует шесть посвящений.
А вот следующий шаг - обращение к Святым горам, одному из самых чистых и духовных мест нашей земли. Как знать, наверное, где-то там, на обрывистых меловых кручах над быстрым голубым Северским Донцом и берут своё начало те огненные небесные "шлюзы", по которым праведные души однажды достигают своей вечной обители. Как знать…И вглядываясь в бездонность просветлённых небес, поэт создаёт метафору столь яркую, притягательную и неоднозначную, что даже не берусь подвергнуть её окончательной расшифровке. Говоря о желании завершить начатые год назад стихотворения он смиренно просит об одном: "Чтобы в них весенний ветер Стих, а я свечой горел, Чтоб Господь меня заметил Полночью на меловой горе".
Древние притчи и образы переосмысливаются, их, словно драгоценные камни, оправляют в творческий материал современности. "Новый завет" я перечитываю ежегодно, - сказал Анатолий Мирошниченко во время одной из наших бесед, - Он дорог мне не только тем, что каждая страница его полна настоящей поэзии…Там берёт начало движение, которое продолжается и сегодня. Оно глубоко волнует меня с разных сторон и по-настоящему…".
На каком же удивительном духовном пограничьи могут мирно сосуществовать лёд и пламень, ночь и день? Эти вопросы я задавал сам себе и не раз. Лёгких ответов на них вы не найдёте. Потому что мы давно вырваны из контекста мировой истории и медленно строим себя, по-детски радуясь и наличию пёстрого строительного материала и самой возможности ярко гореть в творчестве; радуясь той воистину космической свободе, дарованной нам сегодня вместо хлеба, мёда и молока…
Но мне так же кажется, что поэт в своём внутреннем движении уже превзошёл древнюю иудейскую мудрость. Он свободен в жизни и творчестве настолько, что готов принять на себя ответственность за память и деяния своих предков. Удивительная эта вещь - укоренённость в истину и свет. С этим ощущением сравнимо разве что парение альбатроса над бирюзовым спокойным морем. Ощущение мощи в крыльях и ещё яростная отвага, без которой невозможны никакие свершения. Не так ли сияли надеждой и верой глаза тысяч русских ополченцев, пришедших на Куликово поле за Победой и вставших против генуэзских латников с топорами и рогатинами.
Восстановление всей правды, касающейся непростой и трагичной истории нашей культуры, преследует сегодня несколько целей. Первая и важнейшая из них, на мой взгляд, - осознание опыта предыдущих поколений, полученного дорогой ценой борьбы и напряжённого творчества. С другой стороны мы обязаны продолжать самые лучшие традиции нашего богатого и неповторимого духовного наследия.
Эти мысли навеяли мне три небольших эссе, помещённых в книге. Первое, "Оклеветанный, но не сломленный", посвящено талантливому русскому поэту Павлу Васильеву, расстрелянному в роковом 1937 году. О бесконечных творческих мытарствах и насильственной смерти другого русского поэта-самородка Дмитрия Кедрина речь идёт во втором - "Загадочные обстоятельства" в судьбе Дмитрия Кедрина". Небольшое документальное расследование всех возможных обстоятельств его "заказного" убийства впечатляет своей лаконичностью и строгим подходом к известным на сегодняшний день фактам.
Послереволюционную историю русской - советской литературы Анатолий Мирошниченко разворачивает в страшную драму её погрома, жуткую историю уничтожения лучших её поэтов и прозаиков: "Даже штрихпунктирная линия только литературных жертв этих палачей заставляет содрогаться от ужаса и боли сердца русских людей: …Николая Гумилёва арестовали и расстреляли (1921), Сергея Есенина убили и повесили (1925), Максима Горького отравили (1936)…Игоря Талькова расстреляли (1991)…А этим жертвам несть числа".
О литературных и исторических загадках идёт речь в эссе "Главный герой романа Льва Толстого "Война и мир". Возвращаясь к тексту великого классического произведения и дальновидно предоставив слово самому его автору, Анатолий Мирошниченко достаточно убедительно высвечивает весьма актуальную сегодня масонскую линию в сюжете романа. А к одной из самых необъяснимых загадок произведения он относит образ Пьера Безухова, человека бесцветного, беспомощного и безнравственного. Остаётся совершенно неясно, говорит автор, почему именно над его головой Лев Толстой возжигает вдруг ореол едва ли не национального героя. Ведь в романе есть и куда более привлекательный персонаж - Наташа Ростова. Тем не менее, эссе пробуждает у читателя настоящий интерес к роману и желание перечитать его в контексте вновь открывшихся обстоятельств.
Обращение к жанру эссе кажется мне здесь далеко не случайным. К нему Анатолия Мирошниченко вполне закономерно подводят обширный жизненный, творческий и нравственный опыт, стремление более конкретно и убедительно утверждать выстраданные истины. В нём, безусловно, проснулся сегодня внимательный исследователь, добросовестный аналитик, а главное - заинтересованный биограф, способный разобраться в хитросплетениях человеческих судеб и политических обстоятельствах самых трагичных эпох в истории нашей страны.
В этой книге Анатолий Мирошниченко представлен и как переводчик поэзии с украинского языка. Особенно ценно, на мой взгляд, то, что он выбрал стихи именно Вячеслава Романовского, по-настоящему тонкого и чуткого лирика. На страницах его "Князівства любові" мы, например, находим бездну такой необходимой нашему иззябнувшему и озлобленному миру нежности, чистоты, тепла и добра…Стремление к общечеловеческим темам и мотивам позволило В. Романовскому разорвать тесный круг примитивного почвенничества, наполнить свои стихи подлинной значимостью. Как переводчик Анатолий Мирошниченко чутко прислушивается к неповторимому лирическому "дыханию" оригинала. Достаёт у него и мастерства, чтобы колоритная звуковая палитра мовы достойно звучала и на русском языке.

"До востребования" - книга достаточно серьёзная для того, чтобы дать читателю наиболее полное представление о творчестве одного из интереснейших харьковских поэтов. Жанровое многообразие (любовная и гражданская лирика, литературные эссе, блестящие переводы), высокая культура русского слова…А, кроме того, постоянное стремление прикоснуться оголённым "нервом" к самым острым и жизненно важным проблемам прошлого и настоящего, воистину Дон-Кихотская искренность и открытость, непримиримость к злу и мировой подлости во всех её ипостасях - это лишь толика того, что даёт ей немалый шанс быть прочитанной и осмысленной сегодня.
Много стоит и другое: некоторые направления в своём творчеств Анатолий Мирошниченко пока лишь "застолбил" и, не сомневаюсь, будет разрабатывать перспективные "золотоносные жилы" в дальнейшем. В первую очередь это относится к острым по мысли и в целом новаторским литературным эссе. А духовных сил и мужества для того, чтобы поднять на-гора чистое золото исторической истины ему не занимать.
Большой удачей я считаю возможность поместить новую книгу Анатолия Мирошниченко в Интернете на сайте www. kharkovhumanit. narod. ru (Харьков гуманитарный). Ведь именно благодаря Всемирной паутине впервые появилась возможность собрать актуальные культурные ресурсы, за многие десятилетия, наработанные широкими кругами творческой интеллигенции нашего города. А полная независимость авторов сайта способствует объективности и непредвзятости в подборе размещённых там книг, статей, эссе, мемуаров, рецензий, документов…
…Магистральная тема удивительна и прекрасна именно тем, что в неё, как в Волгу, впадают все малые звонкие "ручейки" и "речушки" наших мыслей и душевных тревог. Среди них нет малозначительных и незнатных. Ведь даже самая первая проталинка у проезжей дороги и самая робкая былинка, зеленеющая в ней, говорят нам всё о том же - о мощном и всепоглощающем ИНСТИНКТЕ ЖИЗНИ, пребывающем с нами до последнего вздоха.

Земля оттает. Корни оживут,
Погонят по стволам и веткам сок,
Набухнут истомившиеся почки,
Расправят крылья липкие листочки,
И в рост пойдут, и скоро зашумят
Над разогретой солнышком землёй
Раскидистые радостные кроны…

Кому-то это молодость напомнит…
А клёны на зелёных парусах,
Как только вешний ветер их наполнит,
Поднимутся всей рощей в небеса.

Николай АРТАМОНОВ.
21 января.2006 года.

Не отверг Бог народа Своего,
который Он наперёд знал. Или
не помните, что говорит Писание
в повествовании об Илии? Как он
жалуется Богу на Израиля, говоря:

"Господи! Пророков Твоих убили,
жертвенники Твои разрушили;
остался я один, и моей души ищут".

Послание к Римлянам
Святого Апостола Павла
(Гл.II, ст.2-3).

* * *
Правды, состраданья не тая,
Бог сказал мне на рассвете ныне:
"Страждущий, Поэзия твоя
Лишь река, текущая в пустыне…".

СЕРЕБРЯНЫЙ ДОЖДЬ

* * *
Железо стало дорогим,
А жизнь - дешевой.
Но я-то, брат, не стал другим,
Песком, половой.

Стал казнокрадом демократ,
А кем он клялся?!
Самим собою был я, брат,
Собой остался.

* * *
В "Дубовой роще" холодно и сыро,
В лесу лежит отяжелевший снег.
Зиме уйти бы с почестями, с миром,
Так нет: морозами грозит Весне!

С поляны сдвину снег свинцовый, грязный,
Снесу на свалку прошлогодний сор,
Чтоб пролесок расцвел голубоглазый
И в одночасье разрешил их спор…

* * *
Январская оттепель пахнет весной
Под каждой березой,
под каждой сосной!..

* * *
Так пристально смотрел я вслед тебе,
Что ты не устояла - оглянулась!..

* * *
Раз в год
Развод.
После каждого развода
Тяготит его свобода…

* * *
Я мучаюсь, царь мой, ночами,
Особенно лунными, царь,
И маску всемирной печали
Я редко снимаю с лица…

О царь мой. На белом коне
Явись в полнолуние мне!..

* * *
Я тушу барана жене приволок,
Она расцвела, как тепличный цветок:
"Чего тебе хочется, мой муженёк?.."
Я тихо ответил, присев на пенёк:
"Лежать на полу и плевать в потолок!"

* * *
Всё, что "гарант" ни придумает, - враки:
Не зацветут на развалинах маки!
Стыдно цвести, если в мусорном баке
Роются люди, сороки, собаки…

* * *
Он обольщался своенравной Славой,
Влачился, мчался и летел за ней,
Но в гонке за гордячкою лукавой
Себя угробил и загнал коней.

Теперь сидит седой, согбенный, скучный,
Зело жалеет рыжих рысаков…
А по Тверской за Славой мчится кучный
Табун самодовольных простаков!..

* * *
О Солнышко, твои лучи
Весну расшевелить сумели:
Вернулись в спящий лес грачи,
А судоходные ручьи
На всех пригорках зашумели

Да так, что хоть пускайся в пляс
Вприсядку под Зелёной горкой,
Хоть на воду спускай баркас
Бумажный
с баловнем Егоркой!..

* * *
А чтоб душа держалась в теле
И не болела бы за Русь,
Стаканами глушу я зелье,
Но веселей не становлюсь…

Отчаявшись, твержу я всуе
Себе: "Не унывай, пиит!"
Твержу я, а душа тоскует
По небу и за Русь болит…

* * *
Нет больше образцов,
Которым я молиться
Мог, обратясь лицом…
Лечу один, как птица…

Над - Млечный Путь искрится,
Под - серебрится снег…
Как мне собой гордиться,
Когда я хуже всех?..

* * *
На берегу, у старых ветел,
Я с благодарностью взгляну
На снег, на дождь, на теплый ветер,
На восходящую Луну…

Припомню всех, кто был мне в прошлом
Мил, кто "по крышу" насолил,
И помолюсь Ему за то, что
В подлунном мире поселил
Меня, но там, где небо мглисто,
Где рос я, каюсь, атеистом...

СКРИПАЧКА

Склонившись головою к скрипке,
Ты смотришь и в себя и вдаль,
Нет на лице твоем улыбки,
На нем господствует печаль…

Смычок уже у струн певучих,
И ты, спустя мгновенье лишь,
Разгонишь музыкою тучи,
Притихший зал развеселишь…

* * *
Открыл я книгу, помыслами чист,
А закрывая, выпалил: "Создатель,
Когда в Толстом родился публицист,
В нем умер выдающийся писатель!"

* * *
Всё серое: дубы, дорога, небо.
А птичий хор поёт, не умолкая,
С утра до вечера -
Заранее приветствует Весну.

Он точно знает, что она
Уже не за горами где-то,
А летит сюда
В сопровожденьи серых журавлей…

* * *
Три бабы мужиков костят,
Скандалят о коровах, пашне…
Три красных фонаря горят
На тридцатиметровой башне…

Что бабам фонари?.. Они
Толсты, горласты, краснорожи.
А эти красные огни
Волнуют нас с тобой до дрожи!..

* * *
Город, словно помойная яма,
В коей всё до сих пор допустимо:
Омерзительная реклама,
Мерзкий запах табачного дыма…

Город, полный соблазнов, азарта,
Сутенеров, жулья и хазар,
Через барабашовский базар
"Поведёт" человечество в завтра!..

* * *
Отзвучали золотые трубы
Молодости. Мир утратил блеск.
Лишь Луна да золотые зубы
Освещают лет осенний лес…

Лес любви и пламенных признаний,
Где любая ягода свежа…
Старость собирает без ножа
Белые грибы воспоминаний…

* * *
Транжирим время. Произносим речи.
Кумирам новоявленным кадим,
Не замечая, что подкрался вечер,
Что ночь стоит стеною впереди…

Как ни кричи, как головой ни бейся,
Как ни ищи спасательной руки -
Кругом стена!..
Сам на себя надейся,
Как все философы и чудаки…

* * *
Полетал и поездил по белому свету,
Посмотрел с поднебесных высот на Планету.
А теперь я прикован к столу, грамотей,
Как цепями к кавказской скале Прометей…

Рёв турбин и моторов приглушенный шум
Слышу я за столом, вспоминаю, пишу,
Как прекрасна с заоблачных высей Планета,
Легким ветром обласкана, Солнцем согрета!..

* * *
Ты пишешь пьесы, переводишь
Стихи с державного на русский,
Но где ты столько слов находишь
Таких корявых, серых, тусклых?!

* * *
Одну и ту же песню пела
Ты, избалованная рысь,
Всю разбазаренную жизнь…
Была гордыней одержима
При всех генсеках и режимах…
Взросла на муже, как омела,
Его и сына просвистела,
Ну, а писать-то не умела!

* * *
Ты двулик, как Чук и Гек,
Мэтр застольного вранья:
Трезвый - светский человек,
Пьяный - грязная свинья!

* * *
В присутствии птиц и народа
Сын гонит меня с огорода,
А я возвращаюсь опять…
Что скажешь хорошему сыну?..
Да, гну я там старую спину -
Но надо ж к земле привыкать…

* * *
Рассвет забрезжил, и уже
Полощет горлышко пичуга
Морозным воздухом… Душе
Так хорошо, как в доме друга…

И радостно, хоть жизнь горька,
Встречать рассвет розоволицый
Не дребезжанием звонка,
А песней беззаботной птицы!

* * *
У крыльца раздался смех,
Пес зевнул потешно…
Я проснулся раньше всех
Петухов, конечно!..

* * *
И в остроге и на вече
Жизнь полна противоречий.
Может, знаешь ты, мой свет,
Где противоречий нет?..

* * *
Я видел океан и целину.
И вот теперь, когда я слабый, старый,
Хочу увидеть полную Луну
Над спящими барханами Сахары…

На твой вопрос я дам ответ простой,
Попутчик праздный, проходящий мимо:
"Я знаю, брат, что с этой красотой
Ничто на белом свете несравнимо".

* * *
Что ни фигура, то феномен:
Слепой Гомер, глухой Бетховен…
А ты здоров, как бык, хазарин,
Так почему же ты бездарен?..

* * *
Все мы ходили и ходим под Богом,
Все разбредемся по разным дорогам,

Все, но в ржаную, равнинную Русь
Красное Солнце и синюю Грусть

Мы, и вернувшись, не возвратим…
Так-то мы любим её, побратим…

* * *
Для бедных русских - ни щита
От Петропавловска до Таллина!..
И возрождает нищета
Зловещий культ сатрапа Сталина.

Для "демократов" - драма, криз!
Пока молчит "провидец" Глоба,
Что с ними будет, если ИС
И впрямь поднимется из гроба…

* * *
Я остаюсь наедине
С тоской своей, своею болью,
Своей космическою ролью
И положением "на дне"…

Я изможден, я бело-рус,
Мои запасы суток скудны.
И, видно, до команды "Пуск!"
Остались у меня секунды…

ВЕТЕР

Словно стадо на убой,
Гонит пыль перед собой,
Чтобы в смерчах серой пыли
Все и всё перезабыли…

* * *
Два старика, забывших о карьере,
Покорных только Божьему персту…
Ты молишься Аллаху, я - Христу,
Да, братья мы, но братья не по вере,
А по клиническому возрасту…

* * *
…Стрелял жаканами и дробью
В живых и клялся: "Всех люблю!"
А я не верю "соловью",
Забрызгавшему Землю кровью…

* * *
Аркадию Филатову
Скажу тебе, пока не умер,
Что ты умён и остроумен,
Что ты бываешь редко пылким
И никогда почти - святым,
Что под твоим пером "опилки"
Покрылись лаком золотым!

* * *
То ли мимо пчела пролетела,
То ли рядом цветы чистотела
Оторвались и взмыли в зенит.
Что-то в Космосе нежно звенит,
И плывёт золотая Луна.
Может быть, композитор она?..

* * *
Я уезжаю с Южного вокзала
Сперва в Москву, потом на Сахалин…
О, если б ты меня сопровождала
На всём пути, а не постылый сплин!..

С тобой мне в радость поезд, борт, корма,
Земная и небесная дорога;
С тобою мне, Татьяна-недотрога,
Мила и Сахалинская тюрьма!..

* * *
Мне спать давно уже пора,
А крики "Браво!" и "Ура!"
В прямоугольнике двора
Не умолкают до утра…

Вот так подвыпивший народ
Встречает високосный год!..

ПОДОРОЖНИК

Его затаптывают в грязь,
А он же в медицине - князь!

Он вдоль тропинок и дорог
Растет, своё потомство множит;

Готов он каждому помочь
В любое время: день ли, ночь…

Он преподнёс и мне урок,
Сказав: "Поэт, мы очень схожи!.."

* * *
Дела мои не так уж плохи,
Но ты, исчадие эпохи,
Пошто мне отравляешь жизнь?
Господь все видит: берегись!

* * *
…Откуда у вас этот яростный яд,
Базарные литературные бабы?!
На полке, обнявшись как братья, стоят
Сергей Чекмарёв и Борис Чичибабин…

Поэты?.. Поэты! Но вы, две змеи,
Готовы меня искусать без оглядки
За то лишь, что я, не спросив у "семьи",
Поставил их в шкаф в алфавитном порядке…

* * *
Живёшь, живёшь и вдруг в какой-то миг
Почувствуешь в горах, под плащ-палаткой,
Что занят созерцанием своих
Болезней, прегрешений, недостатков,

Не свойственных активному уму,
Не понимая, что с тобою сталось,
Не зная, что к причалу твоему
Пришвартовалась незаметно старость…

* * *
Родила и располнела,
Расцвела, похорошела
Наша ветреная Верка…
И в моих глазах, как мышка,
Мопассановская "Пышка"
Потускнела и померкла…

* * *
И что тебе перепела,
Их незатейливые песни,
Когда ты всех перепила
Под выходной на Красной Пресне?..

Ты до сих пор горда собой,
Хотя не пьёшь уже неделю.
Сидишь под соловьиной трелью
В саду, а выглядишь совой…

* * *
Я мог бы сесть у Господа ошую,
Да полюбил, подлец, жену чужую
И наслаждался этим сладким ядом,
Грозившим мне потусторонним адом…

Сто раз сгореть я мог, мог погореть я,
Но за прошедшие десятилетья
Не смог я эту "слабость" побороть,
Хотя и помнил, что сказал Господь…

* * *
Расфуфыренная дева
(Курва или королева?..),
А глаза - колодцы гнева,
Два - под ивой золотой -
Со взбесившейся водой!..

* * *
Жизнь земную взглядом Бога меря,
Видишь сам сквозь призму мёда-млека
Человека, убивающего зверя;
Зверя, убивающего человека…

Зверя жаль и человека жаль,
Страшный Суд охотничьему шарму,
Реками разлившему печаль
С кровью
по всему Земному Шару…

* * *
Запомню, наверно, уже на века,
Армадой плывущие облака,
Июньского неба задумчивый зонт,
Промытый залётным дождём горизонт,
Трёхпарусный северо-западный ветер
И Солнце, порвавшее синие сети…

* * *
Где б я ни был: в изгнаньи, в плену иль в затворе -
Мне поможет Святой Николай Чудотворец.

Я к нему обращаю мольбу и молитву,
С ним бесстрашно врагов вызываю на битву!

* * *
…Сменили Вы любовь на милость
И на презрение - восторг…
Я с Вами договор расторг
Без сожаления…
Приснилось,
Что я в тираж досрочно выйду,
Запью от наливной тоски
И донесу на Вас обиду
До самой гробовой доски…

* * *
…Поля полны печали, ветра, дыма…
И вспомнил я на этой параллели,
Тебя без слёз, без золота, без грима
На скомканной предутренней постели…

Блеснуло обручальное кольцо,
И дрогнули взволнованные веки,
И дорогое некогда лицо
На миг воскресло, чтоб уплыть навеки…

* * *
Тебе везде почёт, зелёный свет,
А ты река, в которой рыбы нет!..

Ты всех забила, бойкая бабёнка,
А ты ж не родила ни одного ребёнка!

Что ж ты оставишь Родине, полпред?
Лишь пустоту да сальных сплетен след?..

* * *
Я, переживший сотни бед,
В локальных войнах закалённый,
Стал облачаться в чёрный цвет,
Хотя мне по душе зелёный…

* * *
С понедельника до пятницы
Ходят на работу пьяницы,
На халяву пьют из крана воду,
Накачавшись, бьют вахтёрам морду

Кулаками (экая сволота!),
Даже вылетая за ворота...
А наутро чередою длинной
К ним они являются с повинной...

* * *
Прощай, насест,
Где все кудахчут хором:
Чем дальше в лес,
Тем больше мухоморов!

А мне известно лет уж тыщи две,
- Что мухоморы в глупой голове
Произрастают без дождя, незримо
В количестве неисчислимом...

* * *
Живу один в крестьянской хате
С коньком резным и без крыльца,
Гоню из сердца и с лица
Печаль полыни, чебреца

И думаю, обняв полати:
"На всех любви моей не хватит;
Хватило б на тебя одну -
Чужую жаркую жену..."

* * *
Ты уже созрела для разрыва;
Любишь дураков без перерыва,
Врёшь направо и налево так,
Словно я из дураков дурак...

* * *
Две тыщи лет смятения, и скорби,
И жизни на шарообразной колбе,
В которой есть бессмертная душа..
Она не лопнет, как воздушный шар,
Она взорвётся в некий час и век
Из-за тебя, проклятый человек!..

* * *
Ты - царь царей, а словно Сатана,
Не признаёшь Его за круговертью
И оставляешь человека
на-
едине с неумолимой смертью!..

* * *
Он не убит, не покалечен, -
Он всуе произносит речи,
Цена которым полполушки
В базарный день.
Он - друг Петрушки,
Но тот же, балаганный шут,
Всех рассмешит за пять минут!
А этот шутит, да не в лад,
Как беспардонный депутат...

* * *
Всё изменилось... Вижу я,
Как эта глупая игра,
Любовью названная кем-то,
Пришла к финалу своему...

Разверзнись, огненная бездна,
И поглоти меня теперь!..

* * *
- Зачем тебе собака, старина?
- Ну как зачем - поговорить-то не с кем!
- А что, друзья отплыли в мир иной?
- Да нет ещё, но пообщаться не с кем...
- Так ты теперь беседуешь с собакой?
- Да, говорю с ней часто и подолгу...
- Так ведь она не понимает слов!
- Собака и без слов всё понимает...

* * *
Не плюйте в лужу
Даже в стужу:
В ней животворная вода!
Случись вселенская беда,
И вам, рабы и господа,
Как растерявшейся ораве,
Забыв об офицерской чести,
О пресловутом царском праве,
Пить из неё придется вместе!..

* * *
Зайка крохотный, косой
Возле дуба, мхом покрытом,
Уплетает с аппетитом
Бутерброды с колбасой…

Аж на цыпочки привстал -
Бутерброд попался вкусный!
Съел и на десерт достал
Из кармана лист капустный…

* * *
За окнами мороз и вьюга.
Со спиртом и селёдкой туго.
Мы любим третий день друг друга,
Не пожениться ль нам, подруга,

Ближайшим утром?..
Но вопрос
Повис, как в небе эскадрилья:
Когда ж уймётся Дед Мороз,
Когда же сложит вьюга крылья?..

* * *
Анатолию Мироненко
В век содомского чертополоха
Наше творчество миф? Эпоха?..
Мы же остров ММ ничей
В озверевшем кольце рвачей…

* * *
И "царскою водкой" не вытравить жгучую
Память, как русичей недруги ссорили...
Вот я и живу, окаянный, и мучаюсь
В хазарский период русской истории...

ПОЛОСА ПРИБОЯ

* * *
В узкой полосе прибоя
Место затяжного боя

Времени, Пространства, Моря…
Здесь они веками спорят:

Кто есть кто?.. А я молчу,
Только в потолок стучу,

Контактируя с беглянкой
Устаревшею морзянкой:

"Где ты, греческая йота?
Ты готова для полёта

В мир страстей и средостений?
Две материальных тени

В фокусе интимной зоны…
Междометия и стоны

На "Ямахе" мы озвучим
Поживее и получше,

Чем в зашоренном кино…
Мы озвучим йота, но

Если женщинам наскучим,
Мы с тобой сгустимся в тучи!..

Ты не веришь ни на йоту
Мне, прибою полиглоту?..

Стало быть, я сам-один
Всех сюжетов господин…"

* * *
Талую воду в лужах рябит
Ветер весенний.
Связи любовные больно рубить -
Я ж не Есенин…

"Ну и чудит овдовевший поэт!" -
Кто-нибудь скажет.
Мне ж она стала под занавес лет
Ягоды слаже!..

Замужем лада моя и не год
Пестует мужа…
Эх, превратиться б в бесчувственный лёд,
Лютая стужа!

Сердце, молчи! На Сумской авеню
Дам ей свободу,
И отвернусь, и слезу уроню
В талую воду…

* * *
"Я больше не вдохновляю вас?"
Она
И в небесах, и на охапке сенца,
И на коленях у Горы Святой
Твой образ, милая моя, из сердца
Не вытравить и серной кислотой!

А вдохновенье, то швыряя деньги
На ветер вешний, то влача суму,
Вблизи меня, как будто возле стенки,
Проходит…Ты не знаешь почему?..

* * *
Хоть не звони по утрам: он над твоей душой
Стоит, и ты слова, как через сито, цедишь…
Неужели и я обвешан, как лох, "лапшой",
И участь моя решена, а ты медлишь…

Год за годом, изо дня в день, каждым утром
Он обхаживает тебя, как цыган - лошадь.
Не человек, а серая тень с перламутром,
Наброшенная на тебя и твою "жилплощадь"…

Ослеплённый тобой, я ни солнечных пятен
Не замечал, ни тени его, дорогая,
А теперь или я окончательно спятил,
Или рядом со мною не ты, а другая…

* * *
Связавшись с женщиной, свободу
Теряешь. В зоне зла и лжи
Со свистом вспарывают воздух
Стрелоподобные стрижи…

Что вольным птицам наши зоны
И наша комнатная высь?..
У них, стрижей, свои законы,
Своя загадочная жизнь…

Завидую собратьям меньшим,
Парящим вдоль отвесных стен,
Не ведающим власти женщин
И сокрушительных измен…

* * *
Пол прекрасный, нежный, слабый,
Угодивший в секс-обвал…
Нас, поэтов, девки, бабы
Убивают наповал!..

Матерятся, пьют и курят,
В речь вплетают феню, сленг…
Хоть сплавляй этапом в Куряж
Этот "почерневший снег"…

Закрывай глаза, как ставни,
В уши вкладывай персты:
Больше нет ни красоты,
Ни романтики, ни тайны…

* * *
…Доныне и склоки и битвы…
Ну, пусть не поэт я, а тать -
Зачем же ты лезешь в тетрадь
С моими стихами?.. Мы квиты -
Зачем ты чернишь их опять?!
Ведь ты же их будешь читать
По смерти моей, как молитвы!..

* * *
Беременная каменная жрица
Любви, тебя оставил скульптор-гном
Нагою в "Роще", под моим окном,
И ты никак не можешь разродиться…

Я слышу, как предродовые муки
Тебя изводят по ночам, Ш.Р.
Но он же смылся, скульптор сухорукий,
А я, прости меня, не акушер…

Я из роддома привезу пелёнок
Три короба и лучшего врача,
Чтоб родился твой каменный ребёнок
И более тебе не докучал…

* * *
Я ждал тебя не годы, а века!
И ты терпи: не пишутся пока
Стихи. Но вот тебе моя рука
И раненое любящее сердце…

Возможно, виноваты облака,
Холодный ветер, бурная река?..
Они не оправдают моряка
В твоих глазах - я это знаю, знаю…

Мне б в руки лом, а не перо!
Кирка
Годится тоже. Место для крюка
Ищу… Найду и вздёрну слабака!
Но ты ж верёвку перережешь, Таня…

* * *
То ли бодрствую, то ли сплю -
Я весь мир до тебя сужаю -
Я не просто тебя люблю -
Я тебя обожаю!

Взгляд твой синий, как лён, ловлю,
В стансы нежные превращаю:
Я не просто тебя люблю -
Я тебя обожаю!

Словно скульптор, твой лик леплю,
Сердце бедное ублажаю:
Я не просто тебя люблю -
Я тебя обожаю!

Только Солнцу и соловью
Тайну позднюю поверяю:
Как я слезы ночами лью
И соперников сокрушаю…

* * *
О женщина-река,
Порадуй старика:
Омой меня в жару
Своей живой водою!

Ты под горой крутою
Течешь издалека
Не годы, а века.
Омой иль я умру

И поплыву с тобою
Дорогой столбовою
Туда, где примет нас
Великий Океан…

* * *
Опять одни потери и убытки:
То уроню, то мимо пронесу…
Я не умру на этот раз от пытки,
Пока ты с ним шатаешься в лесу!..

Сто раз горшки семейные побиты,
И склеены, и перебиты вновь…
Твои "легенды" черной ложью шиты,
Моя сорокадневная любовь!..

Я рву в клочки позорящие связи -
Теперь беснуйся, в бане распалясь…
Я вытащил тебя из грязи в князи,
А ты сама, как выяснилось, грязь!

СТАРЛЕЙ

О друг мой ситцевый старлей,
А ну-ка спирта нам налей
Всем этак грамм по двести!
Ребята, дружно, вместе
Поднимем, выпьем не дыша,
Чтоб заскучавшая душа
Возликовала сходу,
А не гляделась в воду…

Как хорошо, что нету баб.
Пускай тоскует тот, кто слаб,
А кто свободен и силён,
Пусть хлещет спирт и самогон!

Ты что печалишься, старлей?
Зазнобу-куклу не жалей -
Она тебя не стоит.
Она в дорожном кабаке,
А там дурак на дураке,
"Орлов" залётных доит…

Взбодрись же, старина, старлей!
Ещё по двести нам налей!
Кто устоит - пусть с нами пьёт.
А кто слетит с катушек,
Тот под столом постель найдёт,
Пусть спит до первых пушек…

Старлей, да что-то тут не так:
Взгляд у тебя тревожный…
Давай-ка, брат, махнём в кабак,
В тот самый, придорожный…

* * *
Я жил и при царе Горохе
И отливал колокола,
Как символы его эпохи…
Моя любимая жила

В другом - полузатертом веке,
Когда ценили в человеке
(Нет-нет, не творческую личность!)
Раба и всю его наличность…

Жизнь скромную она вела:
Для пропитания плела
Из влажной бересты корзины,
Лари, подносы, кузовки…
И были ладны и легки
Её изделья для руки,
Подобно ей - неотразимы…

Была ли символом эпохи
Моя желанная? Была!
Была, но с царского стола
Ей доставались тоже крохи…

Я не о том хотел поведать,
Как нас достали холода,
Как нам случалось отобедать
С царем, а после - голодать…

Веками мы с любимой бились,
Покуда не соединились
В двадцатом веке, на заре,
При новом батюшке-царе…

К несчастью, пил он беспробудно
И полстраны пропил попутно…

Мы обвенчались с милой вскоре
В Покровском каменном соборе.
Колокола звенели, пели,
Напомнить, видимо, хотели,

Что я их при царе Горохе
Отлил, что символы эпохи
Его вписались в век другой -
Кровавый, гордый, дорогой…

На очень скромной нашей свадьбе
Все ели мясо и оладьи
И пили крымское вино,
Хвалили старое кино…

Отведав нашей медовухи,
Развеселились и старухи:
Кричали "горько!" сорок раз
И не сводили с милой глаз…

Горели у любимой губы,
Сияли очи-однолюбы,
Цвели ромашки в русых косах…
…Кто не заметил, тот был слеп,
Как на берестяных подносах
Нам подавали белый хлеб…

* * *
Ещё вчера - мы баловни, мы дети
В семье, где окружала нас любовь…
И вот на опустевшем белом свете
Остались ты да я, да мы с тобой…

Нам не вернуться в круг забав и детства,
Не возвратиться в милую семью,
Не улететь по осени на юг -
Нам некуда на этом свете деться!..

Соединимся. Станем вместе жить,
Поддерживать друг друга и любить.
Посадим груши, яблони и вишни,
Пока нас опекает Сам Всевышний…

* * *
Т.Ч.
Пришел обманчивый апрель.
В лесу за трелью льётся трель,
И олимпийские атлеты
Прощупывают пульс Планеты…

А дятлы, словно кузнецы,
Куют браслеты и венцы
В просторных кузницах лесных
Для наступающей Весны…

Её пока что не пускают
Два брата: ветер и мороз,
Но птицы достоверно знают,
Что через день с букетом роз

Она влетит на красной тройке
В леса, деревни, города…
И спрыгнет дед столетний с койки
И прохрипит: "Вот это да-а-а!"

А следом дятлы-кузнецы
И олимпийские атлеты
Ей поднесут сперва венцы,
А после подадут браслеты…

* * *
На пролесках блестит роса,
Все пролески - в алмазах!
Мой Бог, такие чудеса
Остались только в сказах!..

Возьму у них один алмаз
И подарю тебе хоть раз!

Никто его не тронет!
А ты, моя царица,
Носи его в короне,
Пока не испарится…

* * *
Там, меж перин, подушек, перьев,
Звенит твой серебристый смех…
Здесь, меж чернеющих деревьев,
Летит косой, колючий снег…

Там ты себя подносишь мужу
В серьгах и кольцах золотых…
Здесь в синих сумерках и в стужу
Я вспоминаю всех святых…

Снег завтра утром заискрится,
Как бриллиант в твоей косе,..
А Белгородское шоссе
Разделит нас глухой границей…

* * *
Мороз и снег. Тебя в помине нет.
Я засыпаю… на твоих коленках…
Мне снится дом и в доме твой портрет,
Написанный художником Павленко…

Ты распускаешь длинную косу…
Я будто на руках тебя несу
И в чёрном шёлке будто бы купаюсь,
Целую, обнимаю, просыпаюсь…

* * *
Людмиле Рубан
И в этом мире жестком, грубом,
С оттенком стали и свинца,
Когда поёт Людмила Рубан, -
Оттаивают сердца…

Всё в ней возвышенно и просто:
И приземленье и полёт.
И слушает, теплея, Космос,
Как и о чём она поёт.

В ней обаяние, и сила,
И сладкий голос соловья…
Вон Михайловского сразила,
Теперь на очереди я!

* * *
Любимая, желанья спят
Во мне
в пустопорожние минуты,
И кажется, что Время вспять
Течёт
и рвёт мосты любви и путы
Признаний, что сухой листвой шуршат,
И я смотрю на них осиротело,
Как смотрит отлетевшая душа
На только что оставленное тело…

* * *
И я в грехах погряз, как в грязи,
Но ни рабыню, ни княжну
Я не бросал, как Стенька Разин,
В позеленевшую волну…

Я и теперь не угрожаю
Бабью, как пресловутый псих.
Пускай они детей рожают
И любят до смерти других!

Казак, бурей от драк и пьянок,
Раз требует твоя душа,
Но прав пленённых персиянок
В своём челне не нарушай!..

* * *
Два года встречаемся
На перепутье у Площади Восстания
Молчаливо-холодные,
Как два арктических айсберга…

Неужели так и разойдемся,
Опустивши глаза долу,
Не соприкоснувшись плечами,
Не сказав друг другу ни слова?..

* * *
Сегодня полная Луна
Гневилась в дали заоконной,
Что незаконная жена
Дороже мне жены законной,

Что я впадаю часто в грусть
По той, которой жизнь заполнил…
Я, может быть, и соглашусь
С Луною, гнев её запомнив…

* * *
Милая, желанная Оксанка,
У тебя прекрасная осанка!

Ты на пляже, друг заметил метко,
Словно шоколадная конфетка…

На твои раздвинутые ноги
Засмотрелись в Херсонесе боги,

Даже Зевс, небесная гроза,
Не отводит от тебя глаза!

На тебя, похоже, белым днём
Он прольётся золотым дождем…

Только бы, всесилен и лукав,
Не рискнул он в белого быка

Превратиться и предстать на пляже
Пред тобою на виду у стражи!..

Поднимись, прильни ко мне, Оксанка,
Всех богов мифических приманка!

Для меня ты стала солнцем сердца -
Отобью тебя у Громовержца!..

* * *
На Ивана на Купала,
Позабыв о муженьке,
Баба яйца покупала
Голубиные в ларьке,
Чтоб досыта накормить,
Чтобы зельем напоить
Из далёка-далека
Прилетевшего дружка…

Накормила, напоила,
Спать с собою уложила,
Бурной страсти отдалась…
Только зорька занялась -
Друг залётный, голубь сизый
Стёк водою по карнизу,
Взмыл стрелою в поднебесье
И пропал там лет на двести…

А неверная жена
Через девять полнолуний
В дар обманутому мужу
Дочь в подоле принесла…

Православные, не знаю,
Как ему открылась тайна
Колдовской купальской ночи,
Но воочью видел я,
Как без следствия-суда
Он казнил прелюбодейку…

А чужую дочь оставил
При себе. Отцовской лаской
Окружил её, малютку,
Как родную воспитал…

Но Судьба бесцеремонно
В жизнь его вмешалась снова:
Перекрыла все пути
(Перед нею беззащитен
И поныне человек!)…

Виноват ли он, что в нём
Благодетель и палач
В черный час соединились?!

А его чужая дочь,
Оперившись, с ним бесслёзно
Попрощалась и крылами
Белоснежными взмахнула,
Как библейская голубка,
И растаяла в бездонном
Лучезарном небосводе
Вслед за баловнем-отцом…

* * *
…Ещё не крикнул ей: "Прощай!"
Я пью из черной чашки чай,

А златокудрый Водолей
На чашке
шепчет: "Пожалей

Её - она не виновата,
Что любит и тебя и брата

Одновременно…
Клин кругом!
Вам ни Тургенев, ни Гюго

В любовной схватке не помогут:
Трезвейте оба, пейте йогурт…

Раз так случилось - бросьте жребий!
Ну, не решать же мне на небе

Проблему вашу: мелковата
Она для неба.
Брат за брата

Стоять китайскою стеной
Обязан!
Согласись со мной,

Что проигравший должен сразу
По бессловесному приказу

Уйти в подполье лет на десять
Пока зазнобу перебесят

Эрот, Эрида и Венера…"
Он говорил, а я молчал.
Отхлёбывая стылый чай
И не давая воли нервам…

* * *
Когда ты рядом - я герой,
Напоминающий Геракла,
И за тебя стою горой…
Без миро, ладана и лака

Я всеми фибрами души
Тянусь к тебе, моя отрада,
И это истинная правда,
Которую не заглушить

Петардами инсинуаций,
Гремучей смесью сальных сплетен
И даже бурями оваций…
Тебя, мой свет, заречный ветер,

Порывистый, настырный, глупый,
Поцеловать возжаждал в губы…
Простим повесу, фармазона,
Объявленного вне закона…

Переживём его заречность
И прооранжевый бедлам:
У нас с тобой в запасе Вечность,
Делённая напополам…

* * *
Отбившийся от стаи волк,
Дрожащий на сырой земле…
Кто знает, как я одинок
В толпе и в собственной семье?..

Не сам ли я случайно смыл
Своей любви сакральный смысл,
И не заметил, как погас
Свет синих звёзд и синих глаз?

Давай провоем, зоркий зверь,
При полнолуньи бодрый гимн
Той, что прошла, смеясь, с другим
Сквозь жизнь поэта…
И теперь

Нас, одиноких, целый полк
Чугуевский: поэт и волк!

* * *
Скажу одной тебе, Танюша:
- Едва ль меня спасут врачи…
Мой голос всё слабее, глуше
И отдалённее звучит…

Меня уносит океан
В ладье без вёсел и уключин
В непроницаемый, колючий,
Непредсказуемый туман,

В пределы снежных бомб и града,
Бездонных впадин и лагун…
Покуда ты стоишь, отрада,
Березою на берегу,

Я буду рваться вспять, назад,
К родному берегу, к прибою,
Чтоб осушить твои глаза
Платком, подаренным тобою…

* * *
Может быть, и звонила
Ты мне с берега Нила -
Я не слышал звонка:
Я же беглый ЗК,
А не питерский шут,
Не бретёр-фармазон -
Я с собой не ношу
В рюкзаке телефон!..

Я пишу у костра
Кровью вместо чернил
("Ручка" очень остра!):
- Я форсировал Нил!

СТИХИ СКОМОРОХА
С.С.

* * *
…Литровая эта бутылка,
Которую нежно и пылко
Любил я, с округлым обмылком,
С октябрьской печалью полей
Соседствуя, спит на столе…

Полночи со мною кутила,
Рассвет, опустев, торопила,
Да, видно, без должного пыла:
Свалил раскрасавицу спирт -
Упала, умолкла и спит…

Прощай, дорогая подружка!
Моя опустевшая кружка
Тоскует по огненной влаге,
Помог бы охотно бедняге
И горло смочить и уста,
Но ты с полуночи пуста…

Прощай же… А я - к магазину
Уламывать барменшу Зину,
Часы предлагая в залог,
Целуя царице сапог,
Налить нам по шкалику в долг…

Дружок, я тебя не забуду.
Я за день деньжат раздобуду,
А ночью с другою бутылкой
Беседовать буду о пылкой
Любви, о соседстве с обмылком,
С октябрьской печалью полей,
Лаская тебя на столе…

* * *
Не варвар я, Варвара,
Не мент и не варнак,
Отдайся мне задаром,
Дай мне за просто так!

Ну, подставляй секссредство,
А не взывай к врачу…
Я получу наследство -
Тебя озолочу!

* * *
А небосвод затянут хмарью,
А дождь срывался восемь раз,
А я уламываю Дарью
Уже, наверно, битый час…

Она как будто поддается
И в то же время не дает…
Она заливисто смеется,
А я совсем наоборот…

А у меня вино, и водка,
И березовская роса,
И заливная колбаса -
Не пьёт лукавая молодка,

Не ест подавно, а хохочет,
Несет какое-то враньё…
А я ж, как неуёмный кочет,
Хочу-таки помять её!..

При ней милейшая мордашка,
Тугие груди - всё при ней!
Хочу тебя каналья Дашка,
Всех киноидолов сильней!

Ведь я же только возвратился
Из мрачных джунглей ЛТП…
Оттуда я к тебе стремился,
Там думал только о тебе!..

Она не вынесла укоров
И отдалась мне аж бегом…
Я расскажу об этом скоро
В стихотворении другом…

КИРИЛЛИАДА

Она смеялась
И курила.
Она Кирилла
Укорила

За то, что в пятницу
Кирилл
"Табачку"
На замок закрыл…

Залился краскою
Кирилл
И гадостей
Наговорил

Самоуверенной
Девице.
Воткнул ей тут же
Палку в спицы!

Чтоб крепче наказать
Нахалку,
И между ног ей
Вставил палку!

Она их радостно
Разжала
И от восторга
Завизжала…

Окончив первую
"Накачку",
Кирилл впустил её
В "Табачку",

Раздел и ахнул:
Тело - сахар!
Зацеловал её,
Затрахал

На пачках "Примы"…
Отворил
Девице двери в рай
Кирилл!..

Там и жила она
Всю зиму,
Смолила, стерва,
Только "Приму"!

Деньгами, говорят,
Сорила,
Ждала сбежавшего
Кирилла…

А дождалась ли -
Я не знаю,
Но я "Табачку"
Закрываю!..

* * *
- Опять я буду водку пить
И вновь себя во всём винить…

- Кому нужны самоупрёки,
Скажи, самец зеленоокий?

Будь выше этой срамоты!
Вчерась тебе на энтой сцене
Дарили женщины цветы
И звали спать в сарай, на сене…

Ты ж им, сердешный, не откажешь?
Иначе - выкатают в саже!

Пей и других во всём вини,
Как повелося искони!

* * *
Ах ты, парень молодой
С тёмно-синей бородой!

Я возьму тебя за бороду,
Повожу тебя по городу.

Ежели не оторвётся,
Будешь в ейной у колодца,

Тёмно-синей, щеголять,
Баб залётных забавлять!..

* * *
Я жду тебя, а ты не едешь.
Зову тебя, а ты молчишь.
Боюсь, о Пирровой победе
Моей
вот-вот заговоришь…

Плачу услугой за услугу:
Куда по замкнутому кругу
В кольце бесцеремонных лап
Ведёт, как верную супругу,
Тебя танцующий араб?..

Нас не спасёт уже от скуки
И твой неотразимый шарм…
Для неминуемой разлуки
Ты подготовила плацдарм!

* * *
Как пошел я к Насте
Объясняться в страсти,
Сразу после "Здрасьте!"
Речь разбил на части.

Расписал ей кто я,
Почему, зачем,
Как художник Гойя,
Как писатель Лем…

Подарил ей розы,
Медное колечко,
Чтоб сверкнули слёзы,
Дрогнуло сердечко.

Срыв случился нервный
От моих щедрот,
Грит мне: "Ты не первый.
У меня киот

Женихов, ну, то бишь
Весь ассортимент:
БОМЖ, банкир и мент.
Ты меня торопишь?..

Так катись-ка, гном,
Только ветра пуще,
В самый дорогущий
Дальний гастроном!

А туда мотались
В снег и по росе
Абсолютно все,
Гном, и не ломались!"

Посмотрела грозно
(Молнии из глаз!):
"Завтра будет поздно,
Нынче - в самый раз!"

Я и задрожал
(Тип-то я ментальный):
В дорогой и дальний
Шибко побежал…

Прибегаю в мыле
(Аж лицо горит!) -
Гастроном закрыт!
Ну, задам я мымре…

Торговали тут же
Мужики и бабы
Средствами от стужи,
Молоком для слабых…

Я и взял с разгона
Банку самогона,
А для сербиянки -
Пять колец кровянки…

Сел, переобулся
И зарылся в стог…
В полночь я вернулся
На её порог…

Вид у мымры жуткий…
"Где ты шлялся, гном?!
Ты ж не час, а сутки
Бегал в гастроном!!!"

Я пресёк смуглянку,
Словно льва - Самсон…
Колбасу кровянку,
Синий самогон

Из подмокшей сумки,
Выставил на стол…
Вам ли, недоумки,
Ведать, как "пистон"

Я поставил Насте
В ту же ночь на счастье?..
В дому на Замостье
Стал я частым гостем:

Гнал, сдружившись с мартом,
Женихов то матом,
То дубьём, то дранкой,
То кулачной дракой…

Отмахавши дрыном,
В банке взял кредит:
Мне же Настя сына
В декабре родит!

* * *
А дела не так уж плохи
У распущенной дурёхи:

Клюнул на её крючок
Симпатичный дурачок!

С ним она потанцевала
И в три дня окольцевала…

Умилительная сценка
Свадьбы
пошлой целиком…
А гляди: живёт, как целка,
Шлюха
с круглым дураком!

* * *
Торгуешь в розницу собой,..
Хотя вчера была звездой
Американского поп-арта.
Легла, наверно, косо карта
Судьбы: уплыли миллионы,
Как пассажирские вагоны
Экспресса Вашингтон-Тбилиси…
А тут ещё одрябли сиськи…
Похоже, ночь твоя с феллахом
Окончится тотальным крахом…

* * *
С тобою нежным был и грубым:
Ты ни в какую не даёшь…
"Целуй меня в срамные губы!" -
Как сумасшедшая орёшь.

Да, "зверь" мой рвется в бой, бунтует…
И всё же: хрен тебе в стакан!
Пускай тебя туда целует
Твой престарелый "пеликан"…

"Секрет" твой выдал мне по пьянке
Дружбан, когда мы пили чай:
"С.С., да ты же к лесбиянке
Попал в тот вечер невзначай!

Ты оказался парнем стойким,
С крутым характером, с умом
И накормить тебя на койке
"Запатентованным" дерьмом

Не удалось коварной курве,
Как удавалось сотни раз
Ей с негритосами на Кубе…
Ну, вот и весь, дружище, сказ".

* * *
Неуютно сердцу моему,
Словно упразднённой яти
В современной алфавитной рати:
Я же знаю, знаю почему
Ты выскальзываешь из моих объятий…

Жжёшь мосты?..
Я слышу запах гари!..
Варишь исцеляющий дурман
Для моих кровоточащих ран,
Потому что у тебя в разгаре
Новый ослепительный роман?..

Как в любовных похожденьях ас,
Я ценю твою, зазноба, сметку,
Бьющую не в лоб, а прямо в глаз:
С молодым крутить любовь-рулетку,
Старика оставив про запас…

* * *
Молодая, беззаботная,
Но затраханная, потная
Ты идёшь по тротуару
С пьяным хахалем на пару...

И тебя при всех взасос
Любит молодой матрос...
Ты от счастья просто таешь
И штаны с него снимаешь...

У тебя ж открыт "засов" -
Ты же ходишь без трусов!
Вам заглядывает в "рот"
Окружающий народ:

На бордюры он уселся -
Жаждет площадного секса!
Обнажай холмы грудей
К вящей зависти блядей...

Сколько хочешь им вреди,
А народ не подведи!

* * *
Она сказала: "Жаба я,
Я такая слабая:
Я не в силах кожу снять
И красавицею стать...

Если ты хоть раз, "малыш",
Ночь со мною переспишь,
После секса я под утро
И Прекрасной и Премудрой

Стану! Ты с меня - секёшь? -
Ясных глаз не отведёшь!..

ЭПИЛОГ

Ушла в небытие эпоха
Сорвиголов и скоморохов.
Кого теперь ни вопроси
О них на Киевской Руси -
Никто потешников не помнит.
Попса пустое место полнит!..
И, может, только я один,
Как скоморох-простолюдин,
Забросив удочку и вершу,
Толпу по воскресеньям тешу
Словцом солёным, острой шуткой,
Да так, что весело и жутко
Становится моим друзьям,
И заклинаю всех, грозя:

"Читай стихи С.С., народ,
И делай всё наоборот!".

ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ

СКИФСКИЕ БАБЫ

Как жаль, что я слегка ослаб
(Не ем яичницу на сале!):
Разговорил бы скифских баб -
Они б такое рассказали!...

Ожили б греческие мифы,
И понеслись бы степью скифы…

Пахнули бы полынной волей
И распахнулись перед взором,
Кичась богатством и простором,
Кибиточные города,
Кочующие Диким полем
Неисчислимые стада…

Заговорили б у костров
Вожди, оседланные кони
Заржали бы… Закон суров:
В пылу сражений и погони

Скиф должен сутками не спать,
Обязан на рассвете медном
Внезапно в поле возникать
И пропадать в степи бесследно…

Умён, бесстрашен, ловок, лих,
Опора другу и соседу,
Обязан в прах разбиться скиф,
Но вырвать у врагов победу!..

…Прошу одну из скифских баб:
"Открой поэту, Мать-Зейнаб,
Даль и пролей хоть слабый свет
На ваш загадочный секрет…

Скажи, куда откочевал
Народ воинственный, великий,
Оставив нам, потомкам, блики
Да исторический провал?..
Степною ставшие грозой,
Под чьей коварною косой
Герои грека Геродота,
Как безымянная голота,
Исчезли?"
Утренней росой

Умылась каменная баба,
Пробормотала: "О Папай,
Им Солнце в полночь подавай…"
Вздохнула дочь Зари и Храбра
И повернулась на Восток…
Сказала час спустя: "Сынок,
Предусмотрительные скифы
(В отличие от вас, калифы
На час, тупицы, истуканы!..)
В степи могильные курганы
Возвысили с двойною целью,
Связали их единой цепью,
И нам доверили они
Степь на столетья для дозора,
Не ведая про век позора,
Не зная, что наступят дни,
И вы, ученые бараны,
Разрыв, разграбите курганы!..

Незаживающие раны…

Как вы посмели сбросить вниз
Нас, баб с дохристианским стажем,
Оставив степь без зоркой стражи?!
Вам отольются кровью кражи!..
А заодно и слёзы наши…

Зачем без паспортов и виз
Свезли нас в мёртвые музеи,
Где бродят только ротозеи
И нас рассматривают скопом
Под примитивным микроскопом?
Опять они, как овцы, сбились
И снова произносят речи!..
А между прочим, нам на плечи
Орлы и вороны садились,
Но не выклёвывали глаз
В отличье, хищники, от вас!..

Клянусь цветком полынь-травы,
Как говорили аксакалы, -
Так не вели себя, как вы,
Ни псы, ни волки, ни шакалы!..
Вся ваша жизнь, на взгляд Циклопа:
Раздоры, воровство и злоба!..

Мы - камни, как ни погляди,
Но скоро вам признать придётся,
Что в каждой каменной груди
Живое сердце гулко бьётся!..

Поэт, у нас довольно сил
И средств для справедливой мести
За разграбление могил,
За поруганье нашей чести!..

…Волнуюсь я, что ты ослаб,
Ценю в тебе, сынок, поэта,
Но ни одна из скифских баб
Не выдаст скифского секрета!"

05.08.2003 - 01.04.2004

ВИДЕНИЯ

…Генералиссимус передвигает пешки
Полков, дивизий, армий и флотов
На шахматной доске Земного Шара…

В четыре ночи по его приказу
Они придут, как шестерни, в движенье:
Ударят разом тысячи орудий,
Торпедным залпом ахнут субмарины,
Поднимут якоря авианосцы,
Взлетят в ночное небо самолёты,
Рванутся с рёвом, всё сметая, танки,
За ними вслед с раскатистым "Ура-а-а!"
Покатится "зелёная" пехота…

Идейный враг под ураганным шквалом
Обрушенного на него огня
Из-под воды, с земли и неба,
Под автоматным ливнем пуль пехоты,
Под натиском неудержимых танков
Попятится, подастся, побежит…

Но даже отступая, на ходу
Он перегруппирует части,
Закрепится на третьем рубеже
Своей многополосной обороны
И жесточайшее сопротивленье
Окажет атакующим войскам!..

…Багряной Амазонкой потекут,
Подхватывая трупы, кровь и лимфа
И водопадом хлынут в Океан…
Не выдержав неслыханных страданий,
Рождённых и гордынею вождей
И яростью обманутых народов,
Взбунтуется Великий Океан
И выплеснет торнадо и цунами
На берега воюющих сторон!..
Терпя от сокрушительной стихии,
Противники продолжат битву на смерть…
…В конце концов враг будет окружен
И по распоряженью Самого
Огнём кинжальным смят и уничтожен!!!

…Прочтя скупые строки донесений
Командующих сорока фронтами,
Генералиссимус потрёт самодовольно
Свои сухие старческие руки
И табаком "Герцеговины Флор"
Набьёт темно-коричневую трубку,
Раскурит, медля как всегда, её
И, сделав три глубокие затяжки,
Закроет рысьи рыжие глаза
От удовольствия и удовлетворенья…

Докуривая трубку-носогрейку,
Он обратит внимание на Глобус,
Задумается на одно мгновенье,
Надавит пожелтевшим пальцем кнопку
И вызовет Министра Обороны
С Начальником Генштаба в кабинет…

В присутствии высоких "понятых"
Устроит Праздник и Парад Победы
На самой главной площади Столицы;
Прикажет победителям пройти
Парадным маршем у своей трибуны,
Повергнуть в полдень к собственным ногам
Знамёна побеждённого врага;
Повысит в званьях храбрых командиров,
Раздаст награды мертвым и живым…

Не отпуская маршалов, он тут же
Отдаст секретный и скупой приказ
Горячим головам в мундирах генералов
О подготовке к завтрашней тотальной
Войне всепланетарного масштаба!..

…Окончив неотложные дела,
Благословив Министра и Начштаба
На многомиллионные убийства,
Генералиссимус легко вздохнул,
Погасшей трубкой ткнул в обмякший Глобус,
Стол обошел и опустился в кресло,
Закрыл глаза и, может быть, уснул,
А может, умер…
Но куранты бьют.
Сменяется в четыре караул.
Светает. Багровеет горизонт…

Гнетёт живых и мёртвых неизвестность…

08.10. - 06.12.2003

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ,
ИЛИ ПЛАЧ ПО УКРАИНСКОМУ НАРОДУ

Кто ныне в проамериканском мире
Всерьёз воспринимает Украину?..

Итак, давайте подведём итоги,
Обсудим вместе наши перспективы,
Расскажем поредевшему народу
О смуте в новоявленной державе,
Свернувшей на "большак" капитализма
За годы нэзалэжности желанной,
Точнее, за двенадцать с лишним лет,
Когда политбойцы Кравчук и Кучма
Обманом узурпировали власть…

Ведь он, народ, хлебнул с лихвой свободы,
Наголодался всласть, досыта, вволю
И должен знать пугающую правду
О вечевых событиях в стране…

Новейшая история её,
Многострадальной нашей Украины,
Открылась противозаконным актом
Трёх заговорщиков, раскольников, иуд,
Поправших на масонской тайной встрече
В глухой кондовой Беловежской пуще
И волю и грядущее народов
Великого Советского Союза…

Больные русофобией с пелёнок,
Три ворона (Кравчук, Шушкевич, Ельцин)
О совершённом в Пуще преступленьи
Оповестили, стоя на коленях,
Врага России - Президента США!
Он действия предателей одобрил…

Кравчук вернулся в Киев "на коне
Георгия Победоносца"
И прямо из казачьего седла
Переместился в кресло Президента…
Всплеск ликования в Верховной Раде,
Победно-триумфальный референдум,
Припадки коллективной эйфории,
Демарши доморощенных нацистов
История, как крошки со стола,
Смахнула без раздумий в дальний угол!
Смахнула и, не медля ни минуты,
Скандалом разразилась эпохальным:
Всеобщим ограблением народа!

Все наши трудовые сбереженья,
Хранимые в Сберкассах СССР
Десятилетьями, как золотой запас
На всякий случай и на черный день,
Исчезли в одночасье из Сбербанка!..
Попавши в криминальные карманы,
Они уплыли дружно за рубеж
И там осели в сверхсекретных сейфах…
Никто их, наши кровные, не ищет,
Поскольку при участии властей
Ограбили и разорили нас…

Как говорится, жизнь пошла вразнос…
Ещё на раз доверчивых славян
Повально грабили и надували
Коммерческие банки, биржи, трасты,
Компании, конторы, фирмы, кланы -
Все одного еврейского покроя…

И не успели мы в себя прийти,
В произошедшем толком разобраться,
Как тут же криминальный капитал
Прибрал к рукам народное добро
("Прихватизировал" - как метко окрестил
Очередной грабёж наш словотворец,
Наш мафией униженный народ).

И стало всё в расхватанной державе
Валиться вдоль и падать поперёк!..
Анархия, как снежная лавина,
Смела заводы, фабрики, колхозы,
В дома и души наши ворвалась!
Распоясавшись, вышвырнула вон
Из сферы производства миллионы
Рабочих, инженеров и крестьян;
Втоптала в грязь нужды пенсионеров,
Лишив их хлеба, прав и смысла жизни…

А следом "благодетели" явились
Из МВФ, МБРР…
Посыпались кредиты
На сокращение вооруженных сил,
На демонтаж ракетных установок,
На липовые, "мыльные" реформы,
На разложенье нашей молодёжи
И на подрыв духовного наследства,
На коем, словно на столпах, стоит
Культура украинского народа…
Аркан ошеломляющего долга
Поставил Украину на колени,
Стянул ей независимую шею…

Воспользовавшись (шулерски!) развалом
Промышленности, сельского хозяйства,
Инфляций и свистопляской цен,
Взвинтивши курс, американский доллар
Воссел, как князь, на украинском рынке…

Разбухли, зашумели, загалдели
Центральные и городские рынки,
На перекрёстках выросли базары,
Как мухоморы после проливного
Дождя, и метастазами наживы
Опутали несчастную страну…

Со скоростью зелёной саранчи
Размножились дельцы и спекулянты,
Валютчики и прочие отбросы.
Состаились в артели "челноки"
И скопом расползлись по зарубежью,
Скупая залежалые товары,
Сомнительного качества продукты,
Дешевый спирт, искусственное пойло
И наполняя этим барахлом
Наш обнищавший украинский рынок…

Клан воров пересел на иномарки,
Народ - на "кучмовозы" и "кравчучки"…

Тем временем на киевском Олимпе,
Не затихая, шла война за власть:
На троне Президента Украины
Легионера Лёху Кравчука
(Читай: американского холопа)
Сменил второй лукавый Леонид -
Двуличный и коварный карлик Кучма.

И Первый и Второй
премьер-министров
Меняли по законам чехарды,
По принципам и меркам произвола.
Универсальный метод "смены вех" -
Перетасовки кабинетных кадров
(Известный всем как "Метод Кравчукучмы")
Распространился вскоре на Кабмин:
На всех министров, замов и на всю
Номенклатуру самозваной власти…

Вся эта чехарда, весь произвол
Инициировались президентской кликой
С единственною целью: спрятать, скрыть
Грехи нечистоплотных Президентов,
Свалить их персональную вину
За хаос в экономике страны,
За деградацию и нищету народа
На плечи увольняемых премьеров…

Очередной премьер, учитывая опыт
Своих предшественников, с первых дней
Вступленья в должность
становился сам
Мздоимцем первым, главным казнокрадом
И тайным донором американских,
Англо-французских и швейцарских банков…

Такими были все премьер-министры,
Но самым наглым из премьер-когорты
Стал ставленник бен Кучмы
Лазаренко:
За считанные месяцы премьерства
Он выкрал из казны два миллиарда
Американских долларов и вывез
Валюту за пределы Украины,
И сам спокойно смылся за рубеж…
Но он, вор всех времен и всех народов,
Не экстрадирован из США доныне!
Верховный Суд Соборной Украины
Ему не вынес смертный приговор,
И миллиарды не возвращены
Из зарубежных безразмерных банков
В пустую украинскую казну…

Но несмотря… мы числимся в друзьях
Соединенных Штатов, лижем пятки
Американской солдатне в Ираке!..
Как не лизать, когда мы до трусов
Разоружились, если мы ЧАЭС
Закрыли по указке тех же Штатов
Американских, если кукловоды
Из USA задергают до смерти
Любого Кравчука, любого Кучму
В любой вольнолюбивой Украине!..

Облокотясь на Истину и Факты,
Барахтаясь в дерьме и в неоплатных
Долгах погрязши, стоя перед миром
Нагим, беспомощным и беззащитным,
Бен Леонид Второй талдычит всюду
О европейском выборе страны!..
Кому, зачем он, жалкий карлик, нужен,
Умеющий лишь цены повышать?!
А Президенты братских трёх держав,
России, Беларуси, Казахстана,
Зовут его четвертым в свой Союз
Уже давно, а он воротит рыло!

Нет слов для возмущения, и я
За кратким эпилогом умолкаю…

Эпилог
И если подводить теперь итоги
И если говорить о перспективах
Соборной Украины лет на десять,
То вы же сами видите: итоги
Способны устрашить и оптимиста!..
А перспективы, коих нынче нет,
Появятся у нас спустя полвека,
Когда нас новым гетманом Хмельницким
Одарит, смилостивившись, Господь.

Пока же в Украине торжествуют
Законы зоны, племя паханов…
Пока постыдный "погребной период"
В ней длится, и позорит всю страну…

Что ж говорит затравленный народ
По поводу убийственных итогов
И столь же безнадежных перспектив?..

Народ безмолвствует,
спивается,
нищает…
30.07. - 06.12.2003

ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

…Но почему, скажите мне, коллега,
Планеты нашей Солнечной системы,
Являясь идеальными шарами,
Вокруг всеозаряющего Солнца
Вращаются по эллипсным орбитам,
А не по идеальным круговым?..

Какая титаническая сила
Удерживает Землю и другие
Планеты на "неправильных" орбитах
В течение неисчислимых лет?..

Как объяснить и чем светимость Солнца?
Где спрятан, наконец, источник
Энергии его, работающий словно
Перпетум мобиле?
Ответьте мне, коллега!

Вы думаете, следует спросить
Об этом у светил, у корифеев
Механики небесной и земной:
У Ньютона, у Кеплера, Эйнштейна?..

Я изучал их стройные законы,
Вершиной мудрости казались мне они
На протяжении десятилетий…

А ныне выяснилось, что не всё,
Описанное суммою законов,
Открытых корифеями, возможно
Принять за Истину в инстанции последней…

Как утверждает Николай Руденко
В "Архiтектурi Всесвiту", механика Вселенной
И проще, и сложней, и гармоничней,
Чем думали великие умы;
И что она по сущности своей
Вещественно-материальной и духовной
Совсем иная…
Да, коллега,
Так утверждает Николай Руденко!

Свои теории, прозренья, постулаты
Он подтверждает массой доказательств,
А доказательства - соцветьем формул,
Не опровергнутых ещё никем
Из знаменитых физиков Планеты!

Учение Руденко о Монадах
Вселенной, и Галактик, и планет;
О гравитации как следствии
Давления со стороны Пространства;
Его теория свеченья звезд и Солнца
Способны поразить воображенье
Не только физика - любого дилетанта!

В пределах Галактической Монады
Ни атомов, ни электронов нет,
Поскольку там процессы происходят
На абсолютной скорости, а ею
Является в Космическом Пространстве,
Как всем известно, только скорость света.

Так что ж там есть?
Там - по Руденко - есть
Лишь Мыслящая Плазма, есть Живой Огонь,
Есть Галактический Гигантский Мозг…
Есть, проще говоря, Монада,
Та сущность высшая всех видимых вещей
И всех явлений. Сущность, без которой
Немыслимы ни мир, ни жизнь людей!

Свеченье звёзд он объясняет тем,
Что звёзды вращаются вокруг своих осей
И в то же время
Летят с огромной скоростью в Пространстве,
Пересекая и силовые линии Монады
Галактической. И потому,
В конце концов, что всё Пространство - плоть,
Плоть, а не пустота, как полагают
Поныне ортодоксы от науки…

Я изложил учение Руденко
Лишь в самой общей упрощённой форме
И не привёл в стихотвореньи формул,
Открытых метафизику Руденко
Монадою в обличье Пифагора,
Чтоб смысл его не переусложнить
Для тех, кто в этой области не сведущ…

…Что ж Вы молчите, дорогой коллега?..

27.05. - 11.08.2005

ПЕРЕВОДЫ
ИЗ ВЯЧЕСЛАВА РОМАНОВСКОГО

В СКОВОРОДИНОВКУ

Муравским шляхом вдоль полей,
сквозь синь
Мы шли в село, а в воздухе воскресном
Прогоркло пахла первая полынь,
Звенела песня.

Катился день. Вдали цвели сады…
Спешили мы, мальчишки, с рюкзаками
В мир родниковых слов Сковороды,
Впрессованный в бессмертие веками.

Мы шли в село, где жил и пел пиит,
Где хлеб в почёте и в цене обычай,
Где хата с "прызьбой", как его криница, -
Задумавшись, над вечностью стоит.

Был день как день - обычная среда,
А нас в саду встречал Сковорода!

ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛДАТА

Ну, вот и хата - в вишняке!
Обрадованно двери скрипнут,
А очи мамы тихо вскрикнут,
И петухи взлетят на рушнике…

* * *
Трамваи, троллейбусы в парке уснули давно.
Ни шороха в городе. Тихо в домах и в кварталах.
И ночь тишину пролила, как густое вино,
А блеск фонарей туманами защекотала.

В такие мгновенья театр оживает ночной.
И в миг високосный нам тайны откроет и лица,
Поведает миру о жизни небесно-земной
Бурсацкий наш спуск, как Андреевский,
тот, что в столице.

С фасада строенья на Рымарской спрыгнет
кентавр.
Брусчаткой процокает, в Лопани сердце остудит.
И клевер со спуска запахнет - ну чем не нектар?
Пастись он не будет.

Ведь он же влюбился. Его истомила любовь.
А всё та студенточка, что не целована в губы…
Да разве ж узнает и глянет девчонка судьбой? -
Кентавр… Что он сможет?
Ну, разве что просто погубит.

И вот уж вокруг не дома, а одни рундуки,
Фантомы и тени. А ночь объявляет о вече.
И мысли слетелись, теснятся, как в поле валки,
Купаются в росах,
с кентавром толкуют о вечном.

А спуском съезжает гружёная сеном арба.
Казаки гарцуют. Чернеют авто, словно кресла.
А в воздухе: "Слава!" -
и гневно и грозно: "Ганьба!"
Взмывает, витает над вече, как сабля, как песня.

…А кто-то сказал, что чудес не бывает… И пусть!
Не верьте ему, он воображенья боится.
Волшебным озоном поит всех желающих спуск
И сладко мне снится.
Как сладко умеет он сниться!..

* * *
Вдали мелькнуло платье голубое -
Какое ж счастье видеться с тобою!
Встречать в потоке дня и полуночи
Твои очаровательные очи,
Твоей улыбке радоваться встречной
И ждать тебя на этом месте вечно,
Где тень каштана и сирень (по крышу!)
Надежду боязливую колышут…

БУРАКИ

Мы за рекою
утром в поле
выходим дружно
на рядки,
как взрослые,
привычно полем
и прорываем
бураки.
А через час
боль ломит спину,
немеют руки,
как назло…
По полю клином
журавлиным
идёт за мамой
всё село!
Спешит за ней
мечта суглинком -
и нам бы всем
за ней в полёт.
Маячит мамина
косынка
вдали,
да не догнать
её…
Мы повзрослели,
и дороги
ушли от поля
и реки.
А мама там -
за нас в тревоге -
всё полет
наши
бураки…

* * *
Могилу роют трое копачей,
Морозным солнцем, водкой душу греют.
Рыдает ангел на моём плече
За мамою моею.

В тисках тоски и безысходной боли
Слова бессильны, словно комьев груда.
Гроб отплывает в вечность через поле,
И маму не вернуть уже оттуда.

А холмик
Над могилою растёт,
Улыбку прячет и родные руки.
Простор позёмкой и печалью стёрт,
В печали дети и в унынье внуки.

Жуть в погребальном плаче трубача
Ведёт меня от кладбища до хаты.
И вплавлен в луч небесного меча
И мамин лик -
Вовек не разорвать их.

ЭССЕ


ОКЛЕВЕТАННЫЙ, НО НЕ СЛОМЛЕННЫЙ

Талант Павла Васильева огромен, творческое наследие неоценимо, судьба трагична.
Я - о судьбе Павла Васильева.
"Краткая Литературная Энциклопедия" (КЛЭ) крайне скупа на информацию о Павле Николаевиче Васильеве. Скупа не в силу своей "краткости" (в ней масса обширных статей-персоналий), а в силу своего особого, предвзятого, я в этом уверен, отношения к личности и творчеству поэта. Обратимся к информации КЛЭ.
Дата и место рождения Павла Васильева 12(25).XII.1910 г., Зайсан1; год его смерти (только год!) 1937; отец - учитель, выходец из среды семиреченского казачества, мать - семиреченская казачка. Далее: окончание школы в Омске (1925)2, учёба во Владивостоке, уход в плаванье матросом, работа старателем на ленских золотых приисках3, первая публикация в журнале "Сибирские огни" (1927), переезд в 1928 году в Москву4, поступление в Высший литературно-художественный институт имени В.Я.Брюсова5. Следом: перечень изданных книг,

1Сергей Поделков указывает другую дату рождения Павла Васильева - 23 декабря 1909 года.
2Сергей Поделков говорит об окончании П.В. Павлодарской средней школы.
3У Сергея Поделкова этот перечень значительно шире и точнее.
4Сергей Поделков и Валентин Сорокин утверждают, что П.В. переехал в Москву поздней осенью 1929 года.
5Сергей Поделков называет Высшие государственные литературные курсы.
несколько слов о достоинствах и недостатках его творчества, о противоречиях в мировоззрении поэта. И, наконец, заключительная фраза: "Незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно".
И ни слова о его остервенелой многолетней травле в печати, о провокациях на бытовом уровне, о приклеивании политических ярлыков, о доносах, арестах, судах, пытках и расстреле в июле 1937 года! Разумеется, ни полслова о травивших его писателях...
Ничего не поделаешь - литературная этика!
Поскольку у меня нет доступа к архивным материалам, я буду ссылаться на авторов, писавших предисловия к книгам Павла Васильева.
В предисловии к его "Избранному" П. Выходцев пишет: "Он ушел из жизни молодым - в 26 лет!" Да не "ушел он из жизни", а увели его на тот свет под конвоем сталинские опричники! Что это за необъяснимая манера всех критиков пользоваться фигурой умолчания, когда речь заходит о трагических периодах в жизни выдающихся русских писателей советской эпохи?! П. Выходцев говорит в предисловии о том, что "он (Васильев. - А.М.) подвергался несправедливым нападкам", что "За всю свою короткую жизнь он не знал доброжелательных отзывов в печати", но не называет по имени ни одного из тех "цепных литературных псов", которые травили поэта всю жизнь! Правда, П. Выходцев приводит характерные цитаты из статей хулителей Павла Васильева: "Его называли "русским, но не советским поэтом", выразителем кулацкой идеологии, "казацкого собственнического мировоззрения", "сытого", "избяного" уклада и даже апологетом белогвардейщины и "великодержавной" России", его характеризовали как "мнимый талант". Заметим, что каждое из этих политических обвинений грозило в то время расстрельной статьей уголовного кодекса! Тогда почему не называются авторы этих статей-доносов?! Что это - литературная этика? Публично оклеветать поэта и подвести его под расстрельную статью - этично, а назвать публично фамилии клеветников - не этично! Кривое зеркало. Двойные стандарты.
Друг поэта Сергей Поделков, написавший предисловие к вышедшей в серии "Поэтическая Россия" книге Павла Васильева "Стихотворения и поэмы", более конкретен. Он называет имена некоторых "доброжелателей" Павла Васильева (К. Зелинский, В. Кирпотин, Е. Усиевич, А. Тарасенков, А. Коваленков) и даже цитирует их. Но ведь их было во много раз больше! И каждый старался уязвить поэта побольнее. Делалось это, конечно, с молчаливого согласия тех (например, Луначарского, Бухарина), кто должен был одернуть зарвавшихся "литературных псов". Отчего же Поделков не называет всех авторов публичных и подмётных писем? По причине всё той же литературной этики?
В предисловии Сергея Поделкова есть ценное свидетельство: "Следователь, занимавшийся реабилитацией Павла Васильева, сказал, поднимая огромную папку бумаг: "Здесь половина доносов различных лиц, писателей и просто доносчиков". "Различные лица" - это, скорее всего, лица официальные, в том числе женщины, в кругу которых бывал поэт. "Просто доносчики" - профессиональные сексоты (секретные сотрудники НКВД). Но самое главное, где имена подлецов, писавших подмётные письма и оставшихся (благодаря литературной этике!) уважаемыми советскими писателями? Где имена стихотворцев и беллетристов, написавших коллективный донос на Павла Васильева, за которым последовали его арест (последний), заключение, суд и расстрел? Кстати, ни в первом, ни во втором предисловии ни слова не сказано о том, когда и за что арестовывали Павла Васильева, какие приговоры ему выносили, в каком месяце, какого числа и где его расстреляли в 1937 году. Чем это объяснить: неведением авторов предисловий или их нежеланием информировать поклонников поэта Павла Васильева о подробностях его травли и об авторах коллективного доноса на выдающегося русского поэта, спровоцировавших его расстрел?.. Чертова литературная этика! Впрочем, допускаю, что объясняется это неведением авторов, так как компрометирующие евреев официальные материалы, документальная литература изымались из обращения, в том числе из библиотек, и по каким-то только евреям известным каналам попадали в спецхраны и там оседали навсегда. А в спецхраны русским людям путь до сих пор заказан…
Пролил свет на многие вопросы, связанные с травлей, доносами, арестами, допросами и расстрелом Павла Васильева, поэт, лауреат Государственной премии РСФСР имени А.М. Горького, секретарь СП РСФСР Валентин Сорокин в книге "Крест поэта" (глава "Дело №11254"). Но Валентина Сорокина мы процитируем позже - в конце эссе.
Под стихотворением "Снегири взлетают красногруды…" Павел Васильев написал: "Февраль 1937. Лубянка. Внутренняя тюрьма". За семью замками держали сталинские опричники степного орла!
Не о себе ли пророчески написал Павел Васильев в 1933 году после поездки с группой писателей по Беломорстрою: "Хлещет посвистом Белое море/ И не хочет сквозь шлюзы идти"?
Павел Васильев знал себе цену и цену другим он тоже знал. В стихотворении "Письмо", написанном в 1927 году (когда поэту было всего 17 лет!), акценты расставлены без всяких экивоков:
Суждено мне песней неуёмной
В этом мире новом прозвенеть…

Только часто здесь за лживым словом
Сторожит припрятанный удар,
Только много их, что жизнь готовы
Переделать на сплошной базар.

По указке петь не буду сроду, -
Лучше уж навеки замолчать.
Не хочу, чтобы какой-то Родов
Мне указывал, про что писать.

Семь лет спустя в стихотворении "В защиту пастуха-поэта" Васильев сказал о "родовых" ещё резче, ещё жестче. Он знал о чем говорил - у него был уже московский опыт общения с ними:
Так он вошел. Поэзии отцы,
Откормленные славой пустомели,
Говоруны, бывалые певцы
Вокруг него, нахохлившись, сидели.
Он не назвал их поименно, но они ему не забыли и не простили этого выпада: они стали его систематически публично избивать в прессе. По свидетельству Сергея Поделкова, они "приглашали в гости поэта и исподтишка, постепенно поносили его творчество, доводя ссору до скандала, и валили всякую гадость на него, и обвиняли поэта во всех прегрешениях, которые он не совершал". А он был рубаха парень: таким он видится мне в его самохарактеристике:

Я был хитрей, веселый, крепко сбитый,
Иртышский сплавщик, зейский гармонист,
Я вез с собою голос знаменитый
Моих отцов, их гиканье и свист…
("В защиту пастуха-поэта").

Конечно, "доброжелатели", зная его характер, подпаивали поэта, провоцировали его на скандалы, на резкие высказывания, и всё заканчивалось вызовом милиционеров или чекистов…
А теперь приведем несколько цитат из книги Валентина Сорокина "Крест поэта".
"Более двадцати лет я рвался к "Делу" (№11254. - А.М.) Павла Васильева, золотоголового богатырского наследника поэзии Сергея Александровича Есенина", - пишет Валентин Сорокин. И только двадцать лет спустя, после письменного обращения, 4 января 1991 года, к начальнику Управления КГБ СССР по Москве и Московской области Виктору Михайловичу Прилукову Сорокину разрешили ознакомиться с "Делом" Павла Васильева. Его арестовали в Москве 6 февраля 1937 года, 15 июля объявили приговор, 16 июля расстреляли (в двадцать шесть лет!).
"Поэт, глубокой осенью 1929 года, заявившись в Москву, не нашел в ней счастья. С одной стороны - внимание к нему, к его могучему таланту, публикация поэм, бурные выступления, с другой - зависть кровавых карликов, обвинения Павла Васильева в национализме, шовинизме, фашизме, антисемитизме… Бесконечные накачки, обвинения, придирки, угрозы… Практически - в Москве Павел Васильев ежедневно оказывался под зорким наблюдением, доносом, гнётом сионистских сил… Павла Васильева арестовывали и допрашивали, судили и наказывали в 1931-м, 1932-м, 1933-м, 1934-м, 1935-м, 1936-м, 1937-м… А ведь жил, тома стихов и поэм оставил! Мстил, наверно, потливым грешникам талантом, пушкинским даром смахивал их… А прилипнет к нему имя Алигер - исчезнет. Прилипнет к нему имя Джека Алтаузена - исчезнет. Прилипнет к нему имя Иосифа Уткина - исчезнет. Но Джек Алтаузен, подравшись, - домой, А Павел Васильев - в черный подвал, Уткин - домой, а Павел Васильев - в расстрельный подвал…".
"Кое-где, в газетах и журналах, в устных выступлениях поэтесса Наталья Сидорина и поэт Алексей Марков говорят: "Павлу Васильеву сигаретой выжгли глаза, переломили позвоночник, надругались над полумертвым - забили кол!.." И вёл якобы следствие сын Свердлова - Андрей".
"Нас, русских, расказачивали, раскрестьянивали; нас, русских, арестовывали, допрашивали, выселяли, раскулачивали, судили, расстреливали чужие палачи, опиравшиеся на "доморощенных" русских палачей; интернациональная банда зарыла лучшую, наиболее здоровую, духовную и дисциплинированную часть русского народа… Мы, рожденные в черные годы торжества кровавых железных карликов эры Октября, сохраним совесть, сохраним память о безвинных, превращенных иудами в стон ветра".
Наделённый божественным поэтически даром Павел Васильев, - одна из жертв "кровавых карликов". Но "карликам" этой жертвы оказалось мало: они выкосили всю его семью!..
А нам навязывают "литературную этику", за которой, как за каменной стеной, скрываются палачи русского народа!

02.04.2004 - 20.10.2005

"ЗАГАДОЧНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА"
В СУДЬБЕ ДМИТРИЯ КЕДРИНА

Поэмы Дмитрия Кедрина "Зодчие", "Конь", "Приданое", "Певец", "Песня про Алёну-Старицу", "Ермак", "Князь Василько Ростовский", "Набег", "Солдатка", "Сводня" - чистое золото русской поэзии!
Живая, глубинная, искристая народная русская речь кедринских поэм завораживает меня, а драматические сюжеты его поэм волнуют меня до глубины души...
Кедрин - поэт пушкинского размаха.
Биография моего земляка Дмитрия Кедрина более чем скупа. Он родился 17 февраля 1907 года в Донбассе, на Богодуховском руднике (ныне пос.Щегловка в Макеевке). Юрий Петрунин в предисловии к книге Кедрина "Дума о России" пишет "о загадочных или неустановленных обстоятельствах его рождения и смерти" и об отсутствии "достоверных сведений о его отце". Но и о матери Кедрина в статье Петрунина тоже нет никаких сведений...
Наверное, отец Дмитрия Кедрина был евреем, а мать - русской.
Детство Дмитрия (до шести лет) прошло в селе неподалеку от города Балты, в каком - неизвестно. Накануне первой мировой войны он с родителями переехал в Екатеринослав (теперь Днепропетровск). В 1924 году окончил два курса Екатеринославского техникума путей сообщения. Работал в редакции екатеринославской губернской комсомольской газеты "Грядущая смена". Весной 1924 года вступил в молодежную литературную организацию "Молодая кузница". 30 апреля того же года опубликовал в газете "Грядущая смена" первое стихотворение "Моя любовь". Осенью 1925 и летом 1929 года Дмитрий Кедрин приезжал в Москву, первый раз - с младокузнецами Сосновиным и Кудрейко, второй раз - сам.
В мае 1931 года Кедрин переехал из Днепропетровска в Москву. В Москве ему основательно обосноваться не удалось (ни с жильем, ни с работой). Осенью 1931 года он стал литсотрудником многотиражки Мытищинского вагонного завода "Кузница" и получил от завода комнату в подмосковном поселке Черкизово (станция Тарасовка по Ярославской железной дороге).
В 1934 году Марк Колосов пригласил его в издательство "Молодая гвардия" на должность литконсультанта. Как долго он проработал в издательстве, неведомо, но известно, что в Москву он так и не перебрался. До, во время и после войны он жил с семьёй всё в том же Черкизово...
Переехав в Москву, Кедрин за три месяца подготовил и сдал в Государственное издательство художественной литературы, заведующему отделом современной поэзии Василию Казину, рукопись книги стихотворений "Свидетели". Вскоре Казин сообщил Кедрину, что рецензенты положительно оценили "Свидетелей" и пообещал, что книга выйдет в начале 1932 года, если худсовет даст добро на её издание. Тем не менее, в октябре рукопись Кедрину вернули... Мытарства "Свидетелей" продолжались девять лет! Только в 1940 году вышла эта изувеченная до неузнаваемости книга (в которую вошло всего семнадцать стихотворений!). Четыре года спустя поэт с горечью написал Кайсыну Кулиеву: "...Она вышла в таком виде, что её нельзя считать не чем иным, чем ублюдком..." А редактором книги значился всё тот же "добрейший" Василий Казин...
Утешает, что при жизни поэта были все-таки опубликованы поэмы "Приданое", "Зодчие" и "Песня про Алёну-Старицу"; что в 1940 году в трех номерах журнала "Октябрь" была напечатана (с сокращениями) драма "Рембрандт". Однако рукопись драмы "Параша Жемчугова", над которой поэт работал около десяти лет, "пропала" осенью 1941 года... Не были изданы книги "День гнева" и "Русские стихи", в которые Кедрин включил стихотворения, написанные во время войны (1942-1944), когда он был спецкором газеты "Крылья Родины"...
Судя по этим фактам, "зеленый свет" поэзии Дмитрия Кедрина в Москве так и не дали.
В драме "Рембрандт", в картине четвертой, есть удивительный фрагмент (не автобиографичен ли он?). Речь идет о сцене, в которой писец по указанию судебного пристава зачитывает указ магистрата о выселении Рембрандта из его жилища, о конфискации и распродаже всей его недвижимости. Прочитав всё, что касалось Рембрандта, писец свёртывает указ, но бургомистр Амстердама Сикс требует, чтобы писец дочитал указ до конца. Писец читает:

"До всех, кто верует, во имя бога,
Об отлучении Спинозы весть
Хоральная доводит синагога:
Израиля врагами научен,
Закон колеблет еретик Спиноза,
А потому да будет вынут он
Из тела иудейства, как заноза!
Пусть голодом язвим и мучим страхом,
Бездомен будет летом и зимой
Вероотступник этот, этот ахер,
И отлучен, и погружен во тьму,
И, как евреи из страны Мицраим,
Везде гоним. Проклятие ему
Изрек раввин Манассе Бен-Израиль.
Пусть, на людей поднять не в силах глаз,
В лесах скрывается, подобно зверю.
В осведомленье граждан сей указ
Составлен и подписан…"

Похоже, что этот фрагмент является отголоском драмы, которую Кедрин пережил в 1931 году по приезде в Москву. Видимо, московское еврейство не приняло поэта в свою среду из-за прорусской ориентации его творчества. Именно евреи держали поэта всю жизнь в черном теле подальше от Москвы. Поскольку он оказался крепким орешком и не изменил творческой ориентации, они решили его участь по-большевистски... Как? Прочитайте потрясающую вступительную статью "Слово об отце" к книге стихотворений и поэм Дмитрия Кедрина "Соловьиный манок" дочери поэта Светланы (она же и составитель этой книги).
Вот несколько фрагментов из статьи Светланы Дмитриевны.
"Однажды папа вернулся из Москвы очень поздно... Я смотрела, как сотрясаются плечи папы, слышала его приглушенные рыдания, и мне было так страшно, как никогда в жизни: мой сильный, большой, смелый папа плачет - это было что-то непонятное и ужасное".
"Я был сегодня у Ставского (секретарь Союза писателей.- А.М.), он меня вызвал, - с трудом заговорил отец неровным, прерывающимся голосом. - Он сказал, что я должен выучить и сдать ему краткий курс "Истории ВКП(б)". Он называл меня дворянским отродьем и грозился услать, куда Макар телят не гонял".
"Когда мама вернулась из больницы и уже самостоятельно могла передвигаться по комнате, отец едет в Москву, где у него накопилась масса дел. Возвращается домой взволнованный, с горечью говорит маме: "Скажи спасибо, что я стою перед тобой живой. Сейчас на вокзале какие-то дюжие молодцы пытались столкнуть меня под поезд. Да женщины отбили".
"Через несколько дней отец снова собрался в Москву. Он был грустен и подавлен…
Отец не возвращается домой ни в этот день, ни на следующий. Мама объездила всех его знакомых... Она установила, что отец, покончив со всеми делами, неожиданно столкнулся с Михаилом Зенкевичем, с которым не виделся с самого начала войны. Они решили зайти в пивной бар... Когда они сидели там и беседовали, к отцу несколько раз подходил и просил закурить какой-то мордастый верзила... Когда Зенкевич проводил отца до трамвая, он заметил, что следом за ним влез в трамвай тот мордастый верзила.
Нашли отца 18 сентября (1945 года. - А.М.) на станции Вишняки* по Казанской железной дороге. Он был без сознания, по дороге в больницу умер. У него были сломаны все рёбра и ключица".
Светлана Дмитриевна приводит во вступительной статье массу других ошеломляющих фактов из жизни отца, в том числе с горечью пишет о разгромных, облыжных рецензиях Е.Книпович и Н.Замошкина на его возвращенную издательством "Советский писатель" рукопись (не книгу, а рукопись!) "Русские стихи", в которой были и блистательные поэмы поэта "Конь" и "Зодчие", разбитые в пух и прах Замошкиным.
Я думаю, что именно звёздный талант Дмитрия Кедрина стад истинной причиной его гибели. Кто в последние месяцы отслеживал его и не давал ему прохода и в Москве и на перроне Ярославского вокзала? Кто и за что искалечил и выбросил из ночной электрички поэта? Бандиты? О, нет! Так бандиты расправляются с обладателями денег, золота, бриллиантов. Ни первого, ни второго, ни третьего у Кедрина не было: он жил с семьей на мизерную зарплату и был беден, как подавляющее большинство советских людей сталинского периода. Значит, это было заказное убийство и убили поэта Кедрина за уникальный яркий русский талант, за приверженность русской идее, русской истории, русским святыням и, наконец, за безупречное владение русским языком. Носитель русской идеи Дмитрий Кедрин стал очередной жертвой "иродовольцев и христопродавцев", циничных последователей оголтелого русофоба Ленина.
Даже штрихпунктирная линия только литературных жертв этих палачей заставляет содрогаться от ужаса и боли сердца русских людей: Александра Блока уморили голодом (1921), Николая Гумилева арестовали и расстреляли (1921), Сергея Есенина убили и повесили (1925), Максима Горького отравили (1936), Павла Васильева репрессировали и расстреляли (1937), Дмитрия Кедрина убили (1945), Николая Рубцова удушили (1971), Игоря Талькова расстреляли (1991)… А этим жертвам несть числа!...
Кого еще внесли в истребительный список "соратники" бессмертного вождя? Всех талантливых русских людей!
Говоря о злодеяниях Ленина и "ленинской гвардии", я не сгущаю краски, поскольку сгустить их просто невозможно. В подтверждение истинности сказанного мной привожу всего два абзаца из первой книги Игоря Бунича "Пятисотлетняя война в России":
"Запомните, батенька, - говорит Ленин, обращаясь к Бонч-Бруевичу, но так, чтобы слышали все, - запомните: НА РОССИЮ МНЕ НАПЛЕВАТЬ, ИБО Я БОЛЬШЕВИК!"
Это любимое выражение Ленина стало девизом его сообщников, которые любили повторять его и к месту, и не к месту, пока Иосиф Виссарионович не заткнул им глотки пулями, поскольку эта страшная фраза Ленина никак не стыковалась со сталинской "еретической" теорией о возможности "построения социализма в одной стране".
Моя статья в основном документальна, в некоторых случаях носит предположительный характер и является первой попыткой взглянуть на драму Дмитрия Кедрина под острым углом зрения. Я коснулся в ней тех вопросов, на которые не нашел ответов в работах исследователей творчества поэта - Евгения Евтушенко, Эрлена Кияна, Юрия Петрунина. Загадочные обстоятельства рождения, жизни, творчества и гибели Дмитрия Кедрина ждут смелых, честных, добросовестных исследователей, способных эксгумировать похороненную в архивах Истину и сказать людям правду о выдающемся русском поэте.

13.04. - 17.05.2003

ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ
РОМАНА ЛЬВА ТОЛСТОГО "ВОЙНА И МИР"

Перечитывая ключевой роман Льва Николаевича Толстого "Война и мир", я невольно обратил повышенное внимание на одиозного героя романа-эпопеи Пьера Безухова. А дочитав, утвердился в мысли, что именно он является главным героем "Войны и мира". Это обстоятельство, а также некоторые, связанные с Пьером, странности побудили меня взяться за перо.
Пьер - внебрачный сын сказочно богатого знаменитого екатерининского вельможи графа Кирилла Владимировича Безухова. Кем была мать Пьера (по социальному положению, по воспитанию, по национальности и т.д.), - Толстой умалчивает, а сам Пьер - не вспоминает о матери ни разу на протяжении всего романа, как будто он родился не от женщины, а вылупился из яйца кукушки в чужом гнезде...
Пьер воспитывался и получил образование за границей, там пропитался "передовыми либеральными" идеями и стал, как позже выяснилось, атеистом и космополитом... В Россию он возвратился в 1805 году. Когда он приехал в Москву, отец отправил его в Петербург выбирать карьеру. В Петербурге он сразу же окунулся в светскую жизнь.
Какие знания Пьер приобрел за границей - неизвестно. Какую цель он преследует в жизни - неведомо. Теоретической базы у него нет. Практических навыков - никаких. Одним словом, человек-парусник, без руля и рулевого, плывущий по воле волн и ветра в неизвестном направлении. Правда, "рулевой" вскоре нашелся и определил на всю жизнь направление движения героя "Войны и мира"...
За что же возлюбил Кирилл Владимирович своего внебрачного непутёвого сына, да так, что передал ему по завещанию всё своё огромное состояние ("сорок тысяч душ и миллионы"), оставив законных дочерей без копейки? Толстой и по этому поводу хранит молчание.
Царь русских беллетристов, великий Лев Толстой тоже по-отечески полюбил главного героя своего романа и провёл его через все романтические и драматические перипетии и трагические тернии, в том числе Отечественной войны 1812 года, от пролога до эпилога, целым и невредимым.
Пусть в сокращенном путешествии по "Войне и миру" сопровождает нас сам Лев Николаевич, и пусть он сам характеризует своего любимого героя...
Пьер Безухов появился в гостиной Анны Павловны Шерер, фрейлины и приближенной императрицы Марии Федоровны, в июле 1805 года.
"Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженой головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке...".
"Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками".. Кроме того он был рассеян...".
"Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста".
"Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал".
"Пьер жил (в Петербурге. - А.М.) у князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля...".
Живописные подробности этой "жизни" Лев Николаевич описал в первом томе романа.
Через полтора месяца после получения Пьером наследства он был обвенчан с дочерью князя Василия красавицей Элен. Но "красавица" оказалась с червоточиной: вульгарной и распутной. За нею волочился и небезуспешно Долохов, собутыльник Анатоля Курагина. Поползли светские сплетни... И вскоре достигли ушей Пьера.
"Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда". За этим обедом Пьер вызвал Долохова на дуэль; они стрелялись в Сокольниках, и Пьер ранил его. Элен потребовала от Пьера объяснений. Произошла грубая семейная сцена...
"После своего объяснения с женой Пьер поехал в Петербург. В Торжке на станции не было лошадей, или не хотел их давать смотритель. Пьер должен был ждать".
Смотритель станции через некоторое время ввел в комнату, где расположился Пьер, другого, "остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостный, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими неопределенного сероватого цвета глазами". Завязался разговор. "Проезжающий", как выяснилось в ходе общения, был в курсе мельчайших подробностей светской и семейной жизни Пьера Безухова... Он обличил его в многочисленных "грехах"; пристыженный Пьер обратился к "проезжающему" с просьбой о помощи...
"Помощь дается токмо от бога, - сказал он, - но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это (записку. - А.М.) графу Вилларскому".
"Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов ещё новиковского времени".
Судя по всему, масоны пристально следили за публичной и семейной жизнью всех состоятельных людей России, и как только у кого-либо из них начинались несчастья или неурядицы, рядом, как из-под земли, возникали масоны, сперва - протягивая руку "братской" помощи; потом - вовлекая в свое закрытое сообщество; затем - выкачивая из новообращенных масонов баснословные суммы и разоряя их до конца жизни...
"Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена...".
Через неделю к нему явился молодой польский граф Вилларский...
- Я приехал к вам с предложением и поручением, граф, - сказал он ему, не садясь. - Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем".
Масонская машина бешено завертелась, и в тот же день Пьер Безухов был принят в масоны!
Лев Толстой подробно, со знанием дела описывает ритуал посвящения Пьера в масоны, называя масонские атрибуты: тёмную комнату с горящей в человеческом черепе лампадой, гроб с костями и т.д. Приводит вопросы ритора ("так называется в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство") к Пьеру, сбивчивые ответы Пьера и прочее.
После официальной процедуры последовало самое первое (и, надо полагать, самое главное при вступлении в масонский орден) испытание.
- Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, - сказал ритор, ближе подходя к Пьеру. - В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи".
- Но я с собою ничего не имею, - сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
- То, что на вас: часы, деньги, кольца...
Этому "испытанию" Пьер подвергался "братьями" по ордену неоднократно, выкладывая им тысячи и тысячи рублей, заработанных тяжким трудом его крепостных крестьян!
По завершении формальностей (надевания на Пьера белого кожаного фартука, выдачи ему лопаты и трех пар перчаток...) "Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся выказать этим гордость и записал столько же, сколько записывали другие".
Дважды за один день его обобрали в масонской ложе, но "процесс" продолжался…
"Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои имения. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности".
"Пьер уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян...". Замыслы его были обширны: освобождение крестьян, строительство для них больниц, школ и т.д.
"Итак, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности, - занятие делами".
Посему в Киеве Пьер предался той жизни, которую он вел в Петербурге: завтраки, обеды, вечера, балы… Короче говоря, никаких преобразований в своих вотчинах он не сделал.
"Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург, предварительно объехав свои имения".
Главноуправляющий его имениями устроил для хозяина на всем пути его следования "потёмкинские деревни".
"В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение - заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года".
В беседе с Андреем Болконским он сказал следующее: "масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества... Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви".
Пьер, полный невежда в делах практических, хозяйственных, предлагает умнейшему человеку, деятельному хозяину Андрею Болконскому: "...вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой...".
"Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства". Он, между прочим, "давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, насколько мог, сборы милостыни".
"Жизнь его между тем шла по-прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью".
"...Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена".
Летом 1809 года Пьер вернулся в Петербург и вскоре назначил "заседание ложи 2-го градуса" на котором выступил с речью. Главной в этой речи была следующая мысль: "Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом...".
Такой "образ правления" был "учрежден" в конце XX века: золотая мечта мирового масонства осуществилась Соединенными Штатами Америки...
Предложение Пьера не было принято ложей. И Пьер отправился в Москву, чтобы повидаться и посоветоваться с Иосифом Алексеевичем (Баздеевым. - А.М.), которого он иначе как "благодетелем" не называл.
В Москве (Баздеев к этому времени умер. - А.М.) "кошелёк его всегда был пуст. Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги - никто и ничто не получало отказа...". Толстой неоднократно подчеркивает щедрость Пьера. Да, он щедр: он сыплет направо и налево деньгами, ни одну копейку из которых сам не заработал.
Продолжим путешествие со Львом Николаевичем по страницам "Войны и мира".
"Всякая область труда, в глазах его (Пьера. - А.М.), соединялась со злом и обманом. Чем бы он ни пробовал быть, за что он ни брался - зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности".
"...от чтения (он) переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину".
"Пьер за этот год (1812-ый. - А.М.) так потолстел, что был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину".
После выступления государя (в связи с начавшимся нашествием Наполеона) перед московским дворянством и купечеством "Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание".
И вот Лев Николаевич отправляет своего героя в Бородино накануне решающего сражения русской армии с наполеоновскими полчищами.
"25-го Пьер выезжал из Можайска... Навстречу ему поднимался поезд телег с ранеными во вчерашнем деле (при Шевардине. - А.М.)... Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера".
По дороге Пьер встретил знакомого доктора, объяснил ему "своё намерение участвовать в сражении" и выслушал его совет.
"Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.. и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить наших войск от неприятельских".
Утром, разбуженный берейтором, Пьер отправляется на поле боя. Мечется там без цели, без толку и без смысла. Натыкается случайно на адъютанта генерала Раевского и по его совету отправляется на курган, где установлена "курганная батарея, или батарея Раевского". Там он и торчал все время, путаясь у артиллеристов под ногами, пока французы не взяли батарею штурмом, и пока наши войска не отбили её у французов. Потом он вместе с ранеными и пленными "побежал вниз".
Все орудийные расчеты батареи Раевского погибли во время сражения, и только Пьер, будучи в своей белой шляпе прекрасной мишенью для французов, оказался неуязвимым для французских ядер и пуль...
"30-го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
- А мы вас везде ищем, - сказал адъютант. - Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему".
...Пьер вошел в кабинет графа Растопчина.
- А! здравствуйте, великий воин, - сказал Растопчин. - Слышали про ваши достославные подвиги. Но не в этом дело... вы масон? - сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что-то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал... - но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасения рода человеческого хотят погубить Россию.
- Да, я масон, - отвечал Пьер.
- Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт-директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой экипаж для подъёма из города и даже, что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать как можно скорее.
Роль масонов в России, их "добродетели" на протяжении всего романа устами Пьера Безухова возносятся до небес, и только здесь Толстой приоткрывает "розовую" завесу над ними...
Пьер не прислушался к отеческим советам графа Растопчина и перешел на нелегальное положение: ушел тайно из своего дома и поселился в пустующей квартире покойного Баздеева (своего "благодетеля". - А.М.).
"Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым важным".
Пьер остается в опустевшей Москве, принимает решение убить Наполеона, приобретает для этой цели пистолет. Но этот замысел оборачивается банальным фарсом, как все замыслы Пьера. Французы занимают оставленную русской армией Москву и расселяются по московским квартирам. Являются они с этой целью и в дом Баздеева. На авансцене появляется с пьеровским пистолетом в руке сумасшедший Макар Алексеевич (родной брат Баздеева. - А.М.) и пытается убить французского офицера. Пьер спасет жизнь капитана Рамбаля, знакомится и обедает с ним и под действием выпитого вина выбалтывает ему всё о себе (рассказал французу о "своём положении в свете и даже открыл ему своё имя"). На следующий день, мучимый угрызениями совести, он совершает два благородных поступка: спасает на пожаре ребенка (девочку), защищает красавицу армянку от французского мародера. Его арестовывает конный разъезд французских уланов, и он попадает в плен. Далее - отступление вместе с французскими войсками из Москвы; встреча и беседы с Платоном Каратаевым; поразительное равнодушие Пьера к заболевшему и умирающему "на краю дороги, у березы," Каратаеву; освобождение русских пленных гусарами и казаками.
"После своего освобождения из плена он приехал в Орёл и на третий день своего приезда... заболел и пролежал больным в Орле три месяца...".
"...Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон - граф Вилларский, тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году".
"В конце января Пьер приехал (вместе с Вилларским. - А.М.) в Москву".
"Узнав за обедом, что княжна Марья (Болконская. - А.М.) в Москве и живет в своем несгоревшем доме на Воздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней".
Пьер в обществе княжны Марьи и Наташи Ростовой "начал было рассказывать про Каратаева...".
- Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека - дурачка...
- Его убили почти при мне. - И Пьер стал рассказывать последнее время отступления, болезнь Каратаева... и его смерть.
Наташа Ростова вышла замуж за Пьера Безухова ранней весной 1813 года. Осенью 1820 года она вместе с мужем и детьми гостила у своего брата Николая и его жены княжны Марьи в их имении Лысые Горы.
"Два месяца тому назад Пьер, уже гостя у Ростовых, получил письмо от князя Федора, призывавшего его в Петербург для обсуждения важных вопросов, занимавших в Петербурге членов одного общества, которого Пьер был одним из главных основателей".
Как "скромничает" Лев Николаевич, не называя в Эпилоге романа это "одно общество" масонской ложей! Почему?
По возвращении Пьера из Петербурга в кабинете хозяина имения Николая Ростова, в присутствии самого хозяина, гостя Василия Денисова и забившегося в угол двенадцатилетнего сына умершего от ран Андрея Болконского Николеньки, Пьер сделал нечто вроде доклада о принятых петербургской масонской ложей решениях. Реакция Николая Ростова на его доклад была резкой:
- ..Ты говоришь, что у нас всё скверно и что будет переворот; я этого не вижу; но ты говоришь, что присяга условное дело, и на это я тебе скажу: что ты лучший мой друг, ты это знаешь, но, составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить - ни на секунду не задумаюсь и пойду. А там суди как хочешь.
"Пьер сказал (Наташе. - А.М.) то, что он начал. Это было продолжение его самодовольных рассуждений об его успехе в Петербурге. Ему казалось в эту минуту, что он был призван дать новое направление всему русскому обществу и всему миру".
Николенька, проснувшись после "страшного" сна, восклицает:
- А дядя Пьер? О, какой чудный человек!
Устами младенца глаголит истина и Лев Николаевич Толстой...
Но истина ли?..
И вот этот бесформенный человек, почти лишенный положительных качеств, прожигатель жизни, не принесший России ни малейшей пользы, но зато образцовый масон, устами которого писатель пропел осанну русско-польскому и мировому масонству, сыгравшему роковую роль в истории России, становится главным героем великого творения Льва Толстого... Мало того, Толстой приносит в жертву Пьеру Безухову самую романтическую героиню "Войны и мира" Наташу Ростову, заставляет ее родить Пьеру четверых детей, "пополнеть и поширеть" так, что "видно было одно её лицо и тело, а души вовсе не было видно". И, отдав Наташу в "огромные красные руки" Пьера, лишает её всей прелести, обаяния и очарования своей убийственной фразой: "Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка".
Почему Лев Николаевич Толстой так полюбил бездарного, беспомощного и безнравственного Пьера Безухова; почему он смотрел на грандиозную Бородинскую битву его подслеповатыми глазами, глазами полного профана в военном деле; почему он возжег над его головой ореол героя "Войны и мира", - для меня остаётся загадкой. Видимо, ни у кого, кроме масонов, нет удовлетворительных ответов на эти вопросы…
Я же остаюсь в недоумении и раздумьях, даже всмотревшись в "Зеркало русской революции"…

06.04. - 27.11.2005

ИСТОЧНИКИ, ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ В ЭССЕ

1. Краткая Литературная Энциклопедия (М., "Советская энциклопедия", 1962, 1966).
2. Павел Васильев. Избранное (М., "Художественная литература", 1988; предисл. П. Выходцева).
3. Павел Васильев. Стихотворения и поэмы (М., "Советская Россия", 1989; предисл. Сергея Поделкова).
4. Валентин Сорокин. Крест поэта. Глава "Дело №11254" (mhtml:file://А:\Васильєв Павел Николаевич.mht).
5. Дмитрий Кедрин. Избранная лирика (Л., "Детская литература", 1979; предисл. Евгения Евтушенко).
6. Дмитрий Кедрин. Стихотворения и поэмы (М., "Московский рабочий", 1982; предисл. Эрлена Кияна).
7. Дмитрий Кедрин. Дума о России (М., "Правда", 1990; предисл. Юрия Петрунина).
8. Дмитрий Кедрин. Соловьиный манок. Стихотворения, поэмы (М., "Книга", 1990; Вступит. статья и составл. С.Д. Кедриной).
9. Три века русской поэзии. (М., "Просвещение", 1986).
10. Игорь Бунич. Пятисотлетняя война в России (Киев, "А. С.К."; Санкт-Петербург, "Облик", 1999; стр.110-111).
11. Л.Н. Толстой. Война и мир. В четырёх томах (М., "Правда", 1986).

 

 

Литературно-художественное издание

Анатолий Михайлович Мирошниченко

ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ…
Стихотворения
Эссе


Редактор П.З. Гулаков
Художник Г.Д. Платоненко
Технический редактор Т.Я. Чибисова
Корректор М.Л. Мартыненко
Компьютерный набор А.В. Чебанюк
Компьютерная верстка В.Н. Чепур

Сдано в набор 24.10.2005. Подписано в печать 09.02.2006.
Формат 84х108/32. Бумага офсетная №1. Печать офсетная.
Гарнитура "Таймс". Усл.печ.л. 10,50. Уч.-изд.л. 7,85.
Тираж 500 экз. Заказ № 10. Цена свободная.

Творческая ассоциация литераторов "Слобожанщина":
61002, Харьков, ул. Чернышевская,59

Свидетельство о внесении субъекта издательской
деятельности в Государственный реестр
Серия ДК № 1406 от 26.06.2003 г.

ЗАО "Харьковская типография №16":
61003, Харьков, ул. Университетская, 16