ОТШЕЛЬНИК С УЛИЦЫ АСТРОНОМИЧЕСКОЙ Владимир Александрович БРЮГГЕН родился 29 марта 1932 г в Харькове. Критик, литературовед, переводчик, эссеист. Член НСПУ с 1965 г. Закончив 49-ю школу г. Харькова с серебряной медалью (1950), начал учёбу в Харьковском политехническом институте (1950-1952). Тогда же перешёл на отделение журналистики Харьковского университета, а закончил факультет журналистики Киевского университета (1956). Работал в редакциях районной (г.Богодухов Харьковской обл.) и заводской (ХЕМЗ) газет, на Харьковской студии телевидения (1958-1960). В 1960-1970 гг. - зав. отделом критики журнала "Прапор". С 1970 г. на творческой работе. Первое печатное выступление (рецензия) в журнале "Звезда" (1951).

Критическим публикациям Брюггена свойственно внимание к художественным деталям, стремление раскрыть творческий потенциал писателя. В.Брюгген известен также как автор афоризмов, иронических, сатирических и философских миниатюр, которые широко печатаются в прессе. Отдельными изданиями вышло восемь его книг. Последняя - "Блокноты" (Тернополь, 2001). Хорошо известен В.Брюгген и как переводчик прозы и поэзии с французского, английского и польского языков. Он познакомил русских и украинских читателей со стихами лауреата Нобелевской премии, одного из крупнейших поэтов Франции Сен-Жон Перса, с романами и повестями Луи Буссенара, Жюль Верна, Ренэ Фалле, Агаты Кристи, Джеймса Хедли Чейза, Лестера Хемингуэя, Паскаля Ленэ, Бернарда Меламуда, польских юмористов. Он предложил новую редакцию и перевёл на русский язык два тома украинского нецензурного фольклора из литературного наследия этнографа Владимира Гнатюка - "Билицi не для друку". Удостаивался премии им.В.Мысыка, премий журналов "Украинский театр" и "Сова" за лучшие публикации года. О В.Брюггене писали В.Дончик, Ю.Безхутрый, М.Кодак, Лидия Маляренко, В.Яворивский, М.Шатилов, Г.Гельфандбейн, Тамара Логачова, П. Сорока. Из справочника "Письменники Харкова" Издательство "Майдан", Харьков, 2003 г.

Случилось так, что в жизни меня удостоили своим внимание и дружбой несколько беззаветно преданных искусству людей. Поэты, художники - они отличались абсолютной требовательностью к своему творчеству. И эта суровая бескомпромиссность непременно присутствовала в отношениях с каждым собратом по перу или кисти. Причём подлинный профессионализм и полная самоотдача считались чем-то само собою разумеющимся, ну как обязательная программа в фигурном катании.
Отправляясь на встречу с известным харьковским литературоведом, критиком, переводчиком и эссеистом Владимиром Брюггеном я догадывался, что встречу человека столь же непростого плана. Именно такая личность, предельно жёсткая, откровенная, привыкшая к непрерывному внутреннему труду, вырисовывалась на основании нескольких, прочитанных к тому времени интервью и "горсти" философских афоризмов, рассыпанных на страницах городской газеты "Панорама". Кстати, накануне я написал ему письмо, где кроме всего прочего коротко изложил идею культурологического образовательного интернетного сайта, над которым начал работу. Брюгген позвонил. Современный по духу проект его заинтересовал.
В тот день с утра хлынул благодатный июльский ливень. Шлёпая сандалиями по тёплым лужам в одном из тихих и зелёных уголков посёлка Жуковского, я думал: не очень ли потеряю в глазах мэтра, явившись к нему взъерошенным, словно воробей, с отсыревшим блокнотом и намокшим диктофоном.
Но все мои волнения оказались напрасными…В небольшой и очень уютной комнате на втором этаже белокаменной пятиэтажки я быстро обрёл мир и спокойствие. Всё здесь оказалось "моим" по духу: и белые, как бы распахнутые в бесконечность стены, и подёрнутые патиной времени картины ( "Их написала моя сестра",-сказал хозяин), и вещи, пришедшие сюда из разных житейских эпох, и, конечно же, книги. Сотни. Да нет же- тысячи книг, замерших стройными рядами на полках, "стекающих" оттуда водопадами на столы и столики, полноправными хозяевами занявших стулья и кресла. И, наконец, книги аккуратными колоннами в рост человека высились у одной из стен. В какой-то момент я даже вспомнил Вавилонскую библиотеку Хорхе Луиса Борхеса. Здесь тоже в одном как бы соединялись хаос и бесконечность. Казалось, что это именно та Библиотека, которая описывает Вселенную. Ибо последняя в конце концов является лишь нашим представлением, почерпнутым из собрания книг. При своей безграничности библиотека периодична. То есть те же книги повторяются в том же беспорядке, который будучи повторенным, становится порядком… Но такое видение длилось не долго.
Эти книги, подумал я, увидевшие свет десять, двадцать или пятьдесят лет назад, крепко накрепко связаны с судьбой Владимира Брюггена. Об одних он писал, другие были нужны ему, чтобы уточнить необходимые факты, третьи- просто память о друзьях и давних , дорогих сердцу событиях. И как всё же прекрасно, что книги не только живут вместе с работой и планами писателя, но и сами умеют создавать некий только им известный порядок в окружающем его пространстве.
- Давайте просто поговорим, - сказал Владимир Александрович, устраиваясь в одном из кресел,- без диктофона и этих вечно ограниченных в своей сути вопросов…
И, конечно же, в этом доме любой разговор мог начаться только с книги и продолжаться в том безграничном русле, которым является подлинная человеческая культура.
- Видите, вон на той полке стоит томик Чейза. Книга недавно издана в Москве в моём переводе. Скоро должны выйти в свет и "Билицi не для друку" из литературного наследия украинского этнографа Владимира Гнатюка. Надо сказать, что на перевод этого двухтомника я потратил около двух лет. И суть даже не в огромном объёме каждой книги. Первоначально я делал перевод с немецкого языка и галицийского диалекта на современный украинский. А потом уже переводил на русский. Работа очень кропотливая, требующая глубоких филологических, исторических и лингвистических знаний, чётких навыков. Но это ещё хорошо, что хоть Москва выручает заказами. Пенсия крошечная. А небольшие гонорары помогают мне как-то выжить.
Потом долго говорили об упадке книжной культуры как таковой. Незначительные тиражи и почти полное исчезновение у нас авторитета книги лучше любой "лакмусовой бумажки" свидетельствует о деградации как самого украинского общества, так и отдельной личности. Чтение прочно связано с глубочайшими процессами, идущими в сознании т.е. мозгу каждого из нас. Только глубокое и систематическое общение с книгой способно создать и выпестовать интеллект личности и народа. Вот почему цивилизаторская роль книги сегодня даже более значительна, чем прежде.
-Я достаточно рано понял, что служение литературе требует полной самоотдачи, поэтому на творческие хлеба пошёл в тридцать пять лет, - рассказывает Владимир Александрович, - перед этим опыт наработал и в газетах и на телевидении. Много мне дала и работа заведующим отделом критики в журнале "Прапор". Я почувствовал в себе силы и понял, что развить свой талант в полной мере смогу, лишь став абсолютно свободным.
- Можно сказать, вы один из немногих в нашем городе, кому это удалось.
-Я бы только добавил, что в творчестве речь идёт лишь о внутренней, духовной свободе. На самом же деле я трудился как вол. Прочитывал немыслимое количество книг и журналов, писал огромное количество рецензий, писем статей, исследований. - Говорит Брюгген, показывая на целые шеренги журналов, - Редакции охотно брали мои материалы, потому что я стремился писать интересно и актуально. В них всегда была живая мысль, кстати, довольно редкая гостья в том предельно заидеологизированном пространстве. Перечитывая материалы прежних лет сегодня, я не испытываю чувства стыда, ибо мысли о вечном никогда не устаревают. Издавал я и собственные книги. Кроме того изучал науки гуманитарного цикла, а вскоре начал специализироваться как переводчик с английского, французского, польского языков. Русский же и украинский всегда знал в совершенстве…
Если посмотреть на его переводческую деятельность, то тут можно отметить несколько любопытных моментов. Часто, например, он переводит авторов и прежде у нас издаваемых. Возьмем хотя бы Жюль Верна. Великого французского просветителя молодёжи в другие эпохи переводили довольно устаревшим, с сегодняшней точки зрения, громоздким языком. Новые переводы делают такие книги вновь понятными юным читателям, а приключенческая канва не менее увлекательными, чем для их дедушек и бабушек.
Миссия переводчика кроме того становится более общественно значимой во времена усиливающихся международных контактов, в которые вступают простые граждане нашей страны. Ведь ни для кого не секрет, что сегодня 7 миллионов украинцев добывают свой хлеб насущный за границей. И многие из них свой первоначальный опыт о стране, в которую они собираются отправиться, черпают из книг. Вот почему Брюгген старается с максимальной точностью передавать понятия, касающиеся истории, ментальности тех или иных народов, социальные и политические особенности разных стран.
Наш разговор временами напоминает импровизацию двух джазменов, когда тенор-саксафон, например, внезапно меняет тему, а пианист незамедлительно приступает к развитию продуктивных её вариаций. В целом же мелодия пьесы остаётся гармоничной и узнаваемой. И всё же имя Бориса Чичибабина, раз произнесённое, надолго приковало наше внимание.
- Я много лет знал Бориса Алексеевича, - говорит Брюгген, пересаживаясь вдруг к окну, словно стремясь рассмотреть меня с разных точек хорошо им исследованного пространства.- Мне приходилось общаться с ним и в Союзе писателей и в неофициальной обстановке. И я высоко оцениваю написанные им стихи и твёрдую жизненную позицию.
Каждая мысль, каждый факт, приведенный Брюггеном касательно Чичибабина, для меня особенно интересен, поскольку около шести лет мне довелось работать с ним, как говорится, под одной крышей. Чётко врезалась в память сутулая, худощавая фигура Бориса Алексеевича, часто видневшаяся в курилке, под лестницей правого крыла аппарата управления ХТТУ. Он мог подолгу стоять там у окна, затягиваясь неизменной папиросой. Кисти его рук казались непомерно большими, выглядывая из коротких рукавов старенького пиджака…
- Многие из прежнего чичибабинского окружения до сих пор не могут смириться с тем, как быстро и мощно к нему пришла известность, - коснулся я одной достаточно непростой темы.
-Это нетрудно объяснить, - соглашается Брюгген,- В Харькове, например, жили литераторы мало уступающие Чичибабину по мастерству и значению своего творчества. Возьмём хотя бы Мысыка или Муратова. Это вообще классики. Но их именами не названы улицы, нет пока и памятных досок на домах, где они жили. А сколько сил и средств администрация города вложила в празднование 80-летия со дня рождения Чичибабина. Думаю, что при столь тяжком состоянии нашей словесности всё внимание властей не должно сосредотачиваться только на одном имени. Это несправедливо по отношению к другим.
- И всё же - сказал я ,- эта проблема для властей так же не является простой или однозначной. Поскольку в условиях активной регионализации экономических, социальных, политических, а также культурных процессов на Украине возникает потребность в герое, который удовлетворял бы всех. Чичибабина же в нашем регионе принимают и левые, и правые. Не стоит забывать и о русскоязычном большинстве.
- Конечно, ведь Чичибабин "плакал" о развале Советского Союза.
В нашем разговоре то и дело мелькают названия книг и годы издания, имена авторов и оценка их творчества. Не пропуская мимо своего сознания ни одного сказанного слова, мой собеседник внимателен, сосредоточен, объективен. Каждая фраза оценивается и сверяется с контекстом всей беседы. Причём важно насколько твоя мысль актуальна и нова. Эту внутреннюю требовательность к своему и чужому слову я ощущаю у Брюггена постоянно. Как, впрочем, и стремление к искренности и объективности.
Постепенно осознаю, что талантом собеседования Владимир Александрович владеет в совершенстве. С мудрым, спокойным изяществом ткётся им весь ход напряжённого многочасового разговора. Временами он настолько прочно завладевает его нитью, что я успеваю бросить взгляд на интерьер его живописной комнаты или висящие на стенах картины, лишь в тот момент, когда он начинает искать нужную книгу или журнал, чтобы познакомить с интересными на его взгляд публикациями.
Думаю, что ему особенно важно понять духовную глубину и уровень творческой зрелости своего собеседника. Поскольку только так мэтр может уяснить: достоин ты его личного времени и столь пристального внимания… Но мне кажется, даже это ещё не всё. Брюггену, человеку высочайшей культуры и немалому интеллектуалу, в конце концов хочется просто убедиться, что мир, выковавший на клавиатуре печатной машинки его волю и талант, способен создать ещё одну столь же творчески продуктивную личность. Вполне возможно, так напоминает о себе его бесконечное интеллектуальное одиночество. Безусловно, очень приятночувствовать себя кем-то вроде мудрого Робинзона Крузо в кругу косноязычного Пятницы и дураковатых коз… В известной мере это льстит самолюбию. Но иногда, возможно, захлёстывает душу такое осеннее отчаяние, что готов бежать от всего тупого и выморочного хоть на край света.
И вот теперь я нахожусь в его надёжном убежище, путь в которое заказан немногим. Про себя я даже называю Брюггена Отшельником с улицы Астрономической. Под белыми чистыми сводами небольшой комнаты где-то на краю огромного города он свободен от нежданных гостей и назойливых визитёров. Телефона нет. И ничто не врывается в размеренный ритм творческой работы. Те же, кому необходимо его внимание, работа или мнение, пишут письма. Медленные колёса почты почти не нарушают творческого ритма и образа жизни, к которому он привык за последние десятилетия. Да, он отшельник. Но лишь в том смысле слова, что интеллект, как и алмазы можно воспроизвести лишь в очень узком диапазоне "физических" параметров. Для подлинного художника в их перечне на первом месте стоят страсть к творчеству, внутренняя тишина, незамутнённость разума, мощное генерирование идей…
И все же значительная часть истины, без которой нам его не понять, заключается в том, что внутренний мир художника становится "герметичным" лишь на время творческой работы. В сумму огромного житейского опыта по капле тогда вливается желчь человеческой воли и сладкий яд воображения. Энергия духа разводит под тиглем огонь и все исходные вступают в реакцию…Многие ли из нас понимают ценность сотворённого сердцем, памятью и верой художника. Много ли из нас найдётся таких, кто день за днём и год за годом могут творить самозабвенно и честно.
В цельной и мудрой личности Брюггена удивляет и восхищает многое. Его талант и сознание, например, абсолютно не сковываются условностями времени и места. Кстати, для многих писателей и поэтов эта проблема часто оказывалась и оказывается абсолютно фатальной, поскольку они не могут преодолеть ни удушающе бездуховной атмосферы провинции, ни того факта, что она просто не нуждается в их творениях. Отточенная интуиция Брюггена во все времена помогала ему довольно быстро отыскать те точки духовного пространства страны, которые оказывались готовы к восприятию его идей и работ. Он приходился ко двору и в Ленинграде, и в Москве, и во Львове, и в Харькове…Кстати, последний для него больше место пребывания, его "резиденция". В культурном плане литературный Харьков слишком долго оставался заповедником идеологических "паразитов". Оберегая от "чужаков" бездонную совписовскую кормушку они с завидной яростью отторгали всё ну хоть сколько-нибудь живое в искусстве. Чичибабин, Болеславский, Константинов , Клемент, Лимонов, Филатов, Вальшонок, Бахчанян, Мотрич…Сколько же было и ещё будет тех, чей дух и талант не нашли применения в родном городе или не раскрылись в нём во всей своей красоте и неповторимости, кого увезла звонкая "электричка на Москву" или приняли суровые пространства внутренней эмиграции. Особым харьковским холодком всегда веяло и на Брюггена. Взять хотя бы один факт. Из восьми изданных им книг, ни одна не увидела свет в родном городе !
- Из всех городов я особенно крепко и искренне люблю Киев,- говорит Брюгген, - это город моей студенческой юности, здесь живут добрые друзья, которые мне всегда рады. Здесь кипит культурная жизнь, и здесь на старинных зелёных улочках оживаю и я.
По странной прихоти судьбы душа наша часто бывает оторвана от своей подлинной родины. "В горах моё сердце, а сам я внизу"- писал в одном из стихотворений Стивенсон. Так и Харьков остаётся для Брюггена всего лишь тихим предместьем, из которого он временами выезжает в большой и блистающий мир. Увы, не зная Божественного замысла, мы так склонны впадать в парадоксальную раздвоенность своего внутреннего бытия. Это неизбежное противостояние желаемого и возможного порождается, наверное, несовершенством нашей цивилизации, молодостью и незавершённостью её основных форм. Душа человека поддаётся гармонизации лучше и быстрее, чем грубый и инертный предметный мир. Я часто думаю об этом, проходя мимо окон детской музыкальной школы, что по улице Руставели. Из них, распахнутых настежь, льются на улицу неземные звуки…Но знали бы вы, как это нестерпимо контрастирует с разбитым асфальтом тротуара, вечной лужей у входа и жалким зрелищем местных подворотен.
Справедливости ради надо сказать, что культурный феномен Брюггена уже отмечен новым поколением критиков и литературоведов. Об этом свидетельствуют посвящённые ему статьи, а также весьма актуальные интервью, разбросанные по страницам журналов и газет. Кроме того, в последнее время значительный интерес у читателей вызывают его афоризмы, иронично-сатирические и философские миниатюры.
Произведения этого жанра окончательно оформляются в эпоху страшного злокачественного перерождения народной морали и разрушения основ человеческой нравственности, которые начинают сотрясать наше общество уже в конце 80-х годов прошлого века. Поэтому Брюгген и обращается к абсолютным ценностям мировой культуры и тем пластам человеческой мудрости, которые никогда не подвергаются девальвации. Его творческому методу вполне отвечает сентенция одного из крупнейших мыслителей французского Просвещения Вовенарга : "Откуда нам знать, что ценить, а что презирать или ненавидеть, если мы не знаем, что есть добро, а что зло? И как относиться к самим себе, если мы не ведаем, что следует считать достойным?". Можно ли считать его максимы неким духовным ликбезом ? Или за всем этим кроется блистательная игра разочарованного интеллекта ? Вполне возможно, что в действительности всё намного сложнее. Достаточно вспомнить хотя бы, что все четыре канонических евангелия просто пересыпаны острыми , актуальными и мудрыми афоризмами. И если мы до сих пор не возлюбили ближнего своего, как самого себя, то кто нам виноват ?
- Меня, безусловно, вдохновляет тот факт, что афоризмы хорошо принимаются как простыми читателями, так и профессиональными литераторами, - говорит Брюгген.- Поскольку сегодня большой популярностью пользуется именно развлекательная литература, то принцип поучай развлекая можно признать вполне работающим.
Не думаю, что кому-то легко может открыться вся глубина его мудрости. Брюгген умеет говорить, но и умеет слушать. Он откидывается на спинку кресла, в меру доброжелательный, в меру строгий. Черты его лица быстро изменяются от глубокой сосредоточенности к живому участию. Он человечен и гостеприимен, без малейшего высокомерия или снисходительности, без того барственного величия, свойственного живым классикам прежних времён. В его невысокой и крепкой фигуре, точных жестах и уверенном рукопожатии всё говорит о повседневной умеренности и физической тренированности. А строгость, некоторая аскетичность и привычная сосредоточенность выдают в нём исследовательский дух мастера, с головой погружённого в непрестанные занятия и размышления. Если Брюгген доверяет человеку, то может быть с ним очень простым и открытым, хотя степень этой открытости где-то на подсознательном уровне точно контролируется. Взгляды мэтра не лишены противоречий. Однако они, как мне видится, являются прямым следствием реальных жизненных коллизий и тех творческих отношений, которые формировали его десятилетиями. При этом внутреннее ядро его личности кажется сработанным из кремня. Но он являет его твёрдость лишь в случаях по-настоящему принципиальных. Мне очень близок по духу этот тип человека культуры, в котором есть одновременно нечто и от праведника Сократа, и от ироничного Эразма, и от решительного Колумба.
Наш разговор очень долго вращался вокруг важнейших аспектов культурологического образовательного сайта, который потихоньку раскручивался летом 2003 года.
-Таким образом, - убеждал я, - можно попытаться создать критическую массу подлинно талантливых и гуманистических по своей сути текстов. Перед нами возникнет тогда совершенно иная, более глубокая и цельная духовная история Харькова. А значить мы сумеем не только сберечь десятки рукописей, ввести в научный и учебный обиход сотни новых несправедливо забытых и затоптанных имён, но и сделать глобальную переоценку всего того, что жители нашего города внесли в сокровищницу современной культуры.
- Хорошо, а какой лично вам прок от реализации этого очень сложного и, скажем так, громоздкого проекта?
- Никакого, кроме абсолютной творческой свободы. Представляете, целых пять лет я буду говорить и писать одну только правду! Даже вообразить себе сегодня такое счастье невозможно!
И Брюгген понимающе закивал головой.
Жизнь неизбежно чеканит из нас философов. Стоя на балконе, мы вдыхаем свежесть, настоянного на летнем дожде и цветущих липах воздухе. Владимир Александрович с любовью показывает мне свои владения. Вон там, совсем рядом начинается реликтовая роща, которая тянется аж до самого Белгорода. Он рассказывает о своих неспешных велосипедных прогулках, о том, как важно писателю для полноценного творчества быть абсолютно свободным. Как же всё это мне понятно. С философским спокойствием прислушиваюсь к мелодичному позвякиванию своих невидимых глазом цепей. Терпение вырабатывается с годами. И вдруг молнией проносится в мозгу мысль: а Чичибабин ? Как же было тяжко ему, крупнейшему поэту конца ХХ века каждодневно разменивать своё призвание на кусок хлеба. Как должно быть скрипел он зубами, ощущая утекающие, но так и не потраченные на творчество минуты.
Я покидаю скромное убежище с ощущением лёгкой грусти на сердце. Кончики пальцев немеют, но я отношу вину за это на дождь и какое-то непонятное волнение. Мне очень печально, потому что целый день мы говорили об искусстве, книгах и своих неприкаянных судьбах. Со временем эта тема становится более чем мучительной. Ребёнок делает первые самостоятельные шаги и радуется - ведь он сотворил это сам. Я же ловлю себя на том, что даже невинное слово убежище- всего лишь гиперссылка… Ибо мы впитываем чужой опыт с ядом чужих разочарований и болей. Вначале мы не догадываемся об этом, словно владелец планетки , на которой пустили корни зловредные баобабы. Но проходит время и самые простые, привычные вещи обжигают душу космическим холодом.
Я становлюсь серьёзным и думаю о том, чем является долг журналиста перед лицом правды. Увы, ни грана той правды так и не удалось записать на ленте отсыревшего диктофона. Я протягиваю Вам на прощание руку. Я помню, что не должен Вас обмануть или разочаровать. Ведь Вы мне доверились. Я хочу верить тому, что Вы счастливы в своём тихом и чистом словно келья убежище. Я хочу верить, что Вы не слышите позвякивания моих цепей. Я хочу верить, что на земле все люди братья, что смерти нет и в книгах самое важное слово- СПРАВЕДЛИВОСТЬ !
Давайте верить в это вместе.

Николай АРТАМОНОВ.

Диалог с писателем: реальный и мысленный

ТАМАРА ЛОГАЧЕВА

"СВОБОДА НУЖНА ТОЛЬКО ЗАТЕМ, ЧТОБЫ БЫТЬ СВОБОДНЫМ"

Передо мной книга Владимира Брюггена "Блокноты", изданная в Тернополе, издательством "Джура". Книга оформлена изящно, со вкусом, хотя издана очень небольшим тиражом. Автор выражает глубокую благодарность директору издательства "Джура" Василию Львовичу Ванчуре и главному редактору журнала "Сова" Петру Ивановичу Сороке за моральную и материальную поддержку в издании этой книги.
Обидно, конечно, что такого рода книги выходят не в Харькове, а за тысячи километров от него. Наверняка в родном городе писателя и критика нашлись бы сотни искренних и глубоких почитателей его удивительного таланта, ценителей "Блокнотов". Давно знаю о существовании единственного экземпляра харьковских "Блокнтов" В. Брюггена, что так и не увидели свет в нашем городе. Нашелся было спонсор, мой коллега, который собирался издать книгу афоризмов писателя, но в последний момент что-то не заладилось. Так что автору (в утешение) был вручен единственный типографским способом набранный экземпляр книги.
Как-то эта книга попала в руки ко мне. Я познакомилась с ней, и так захотелось оставить ее себе! Перелистывать по вечерам, брать с собой, отправляясь куда-нибудь. Ведь вполне достаточно одной книги, если она мудрый и тонкий собеседник.
Чтобы понять, нужно полюбить. Вот почему мне показалось таким удачным эссе Петра Сороки, предваряющее "Блокноты" Он полюбил - и ему открылось. Рецензент нашел такие слова, которые и мои тоже. К примеру, мысль, что нет загадки таланта, а есть загадка любви, что идти дорогой любви автора "Блокнотов" - всегда волнующее и радостное занятие. Писатель уверен, что пишет свои макисмы лишь для себя, и в этом главная тайна. Оказывается, писание для себя - это как раз то, что может заинтересовать других.
В. Брюгген - автор многих литературно-критических книг, прекрасный переводчик романов и повестей известных западных авторов, великолепных поезий Сен-Жон Перса. Этот человек всегда много работал над словами и Словом, что лишь усиливало желание предельно лаконично говорить о Главном. Такова история возникновение "Блокнотов". Без преувеличения, они писались всю жизнь эти своеобразные "записки на манжетах", внезапно проходящие как откровения, итог осмысления уходящего дня…
Итак, есть Книга, исполненная добрых и мудрых мыслей. Жаль, что харьковчанам и жителям нашего региона она пока недоступна.
Владимира Брюггена я знаю с тех пор, как помню себя в журналистике. А помню я себя в ней практически всю свою сознательную жизнь. Вот почему у меня возникло к нему несколько личных вопросов.
И я задала первый.
-Владимир Александрович, существуют воспоминания, которые остаются навсегда. Помню, как я приносила свои первые литературные рецензии в журнал "Прапор", где вы тогда заведовали отделом критики. В моих глазах вы были учителем, но каким-то необычным. Легким, таинственным, не давящим. Вносили в мой текст только один-два легких штриха - и он приобретал законченность. Помню и наши литературные беседы. Однажды вы сидели у себя за столом, усадив меня в мягкое старое кресло, и мы говорили об Анне Франк. Вы процитировали поэтические строки: " О Боже, оставь меня в этом классе жизни!", а я добавила: "В этом кресле жизни". Вспомнила о давнем эпизоде, прочтя в "Блокнотах" один из ваших афоризмов.
- "Если не находите выход из тупика, поставьте там мягкое кресло". Этот афоризм ? Да, что не говори, а жизнь - удивительная комбинация скуки, отчаяния, страсти. Хотя бывает и так: сказка кончилась, а жизнь еще не началась. Для того чтобы жить дальше, человек должен постоянно от чего освобождаться: от любовной лихорадки, от страха, от долгов, что угнетают душу…
- Но вы сами утверждаете: "Минутное настроение может длиться всю жизнь". Возможно это удел слабых натур?
- Слабому человеку вечно что-то мешает. Он никогда не владеет собой вполне, никогда не отдается работе до самозабвения. Занят одним, думает о другом… Да. Это так: никто не застрахует нас от самих себя. Но уметь забыть ненужное - это так важно. Не менее важно, чем помнить о нужном… Забыть? Но ведь вы говорите в "Блокнотах" : "Память - это то, с чем остаешься наедине и в одиночестве". Память цепями приковывает к прошлому. Как же идти тогда дальше?
- Идти дальше - это значит не оглядываться назад. Как в сказке: оглянешься - погибнешь. Только меняясь, можно оставаться неизменным. Жизнь - сложный лабиринт, и все же в нем следует оставаться, а не искать выход. Утрачиваешь ориентацию, ища выход…
-Это ваши слова : "Фокус жизни в том, что она не показывает никаких фокусов, все их выдумывает человек". Но так ли ?
- Да, так. Большинство людей живет в опережающем времени", как бы перескакивая через "сегодня", хотя в этом и состоит самое большое зло. Жизнь в "будущем" убивает жизнь "сегодня". Люди задыхаются от тесноты "построенного маленького мира", от понурости недостроенного, а ведь им необходимо ощущать себя четко "встроенной" частичкой огромного бескрайнего мира. В азбучных истинах много неожиданного. Их просто не умеют читать, а еще меньше - сохранять в памяти. А вообще-то, людей можно поделить на тех, кто постиг какую-то собственную истину, и на тех (огромное большинство), кто плывет по течению, ничего не постигнут и не стремясь ничего постигнуть. Посудите сами: что мешает человеку жить? Желание "жить хорошо". Оно-то и превращает жизнь в каторгу сожалений, оно несовместимо с привычкой к минимальным потребностям тела и максимальным запросам духа. Порой поражаешься: сколько сил для поддержания видимости, а куда вы подевали суть? И вообще: не ждать никакого "счастливого случая" - великое искусство жить. В определенном понимании "счастливый случай" - это сегодняшний день. Могу только повторить: "Дороже всего человек платит за утонченные формы самоуничтожения."
- Вы не боитесь стать "человеком из прошлого века"?
- Невыносимо думать, что рискуешь превратиться в человека вчерашнего дня. Единственное противоядие - встречать каждый день как чистый лист бумаги…
- Следуя ходу ваших рассуждений, можно сказать, что отношение писателя с политикой напоминают "братские обьятия удава с кроликом". Но ведь так уж сложлось, что наша отечественная беллетристика всегда была остро социальной и, пребывая "на острие", стремилась ответить на вечный вопрос "Кто виноват?"
- Кажется, впервые в нашей истории литературу отрубили от политики, и она сразу же сникла. Политика придавала ей фальшивый вес, неестественный масштаб. Думаю, нет такой исторической эпохи , которой бы не годилось определение "переломная". Так что все эпохи "переломные". И больше всего болтают об этой "переломности" люди с переломанными хребтами. А мир искусства, мир литературы как раз предпочитает натуры цельные и целостные, неподвластные внешним обстоятельствам. Именно такие люди достигают наибольшего эффекта в отображении своей эпохи… Сами судите: как безнадежно быстро стареет политика! Как захватывающе свежа литература! Беда, что уже почти никто не читает самозабвенно. Но еще будут. Потребуется пища, которой лишила нас "поп-культура" (хочется сказать "жлоб-культура") и суета.
- -Вы пишите , что слова лишь усиливают груз невысказанного. Но разве афористичное письмо не утяжеляет этот груз вдвойне?
- - Писать много - какая чушь! Писатель не должен надоедать, каждая встреча с ним должна быть радостной неожиданностью. Когда люди хотят запомнить твои слова, не высыпай их каскадом, не обесценивай. И вообще, мудрость не бывает многословной. Профессионализм - умение не делать лишнего. Оцепенение и толчок - схема человеческого движения. Только вот одни слишком уж цепенеют, а другие - слишком толкаются.
Скольким же немногим свойственны простота, открытость, доступность, легкость, утонченность, достоинство - и скольких ранят огрубение злости, мрак недоверия, зависть и невежество…
Думаю, нет ничего более жалкого, чем девиз обывателя: "Смотри на жизнь просто". Нельзя смотреть просто на собор Святого Павла, на врубелевского Демона, на сосну, что зависает над морем… Что же касается зависти, то он ничтожна уже потому, что состоит из безделья, нездоровой фантазии, бессильной погони за прошлым и неумения жить. Люди стараются "взять от жизни" вместо того, чтобы свободно пользоваться тем, что она дает. Думаю, если бы люди осознавали в какой западне они находятся, то меньше бы мучили друг друга.
-Когда вы пишите о "пустынных душах", вы имете в виду внутреннее одиночество ?
-У писателя не бывает пустого времени. Хотя бывает пустой жизнь. Точнее - пустынной. В пустынных душах люди прочерчивают свой яркий след и память о них сохраняется дольше. Душа художника пустынна, ибо жажда его неутолима. - Поэтому вы любите сумерки ?
- Да, лучшее время - сумерки. Время ожидания и безмолвия, памяти и прощения. Так тихо, что слышно как сыпятся секунды в песочных часах… Представьте только, как меняется мир, когда ты не ждешь ни от кого одобрения. Люблю независимых людей. Вот почему еще я всегда один. Знакомы следует делить по их праву на ваше время. Бывают такие неитересные люди - с ними не о чем молчать. Делать то, о чем не жалеешь, жалеть о том, чего не делаешь, - это судьба. Но если не находишь общего языка с собой, то как найдешь его с другими ?
- Тогда что такое для вас свобода ?
- Свобода - это способность (и готовность) принять любую перемену. Свобода - это возможность забыть Природа мудро действует, лишая человека возможности повторить свою жизнь. Несвобода мысли - от несвободы поведения. Григорий Сковорода пересекал жизнь как пустыню, если ее не было, он ее создавал. Свободное движение возможно только в свободном пространстве. Я занимаюсь литературой, а значит - не занимаюсь карьерой, сплетнями, выбиванием денег.
-Но совсем уж без денег не обойтись…
- Я не возражаю, что деньги приятная вещь. Но главное их достоинство в том, что они предлагают милые мне занятия, способные заполнить зияющие душевные пустоты…
- У вас свой секрет счастья?
Ни к чему не готовиться и ко всему быть готовым. Не старайтесь менять свою жизнь, она сама себя изменит. Существует какая-то сверхзадача жизни, которую надо угадать, независимо ни от чего. К примеру, чтобы писать нужна свобода, которую никто не может дать, ее можно только взять. И эта свобода нужна только затем, чтобы быть свободным. Я никого не учу, я лишь выражаю свое сомнение. Литература - это жизнь, которая выпала в осадок. Не убежден, что выбрал свою жизнь, но, безусловно убежден, что она выбрала меня.
- Что вас более всего страшит ?
- Всегда происходит именно то, чего человек боится. Поэтому не следует бояться .Писатель пребывает на службе у своей совести. Кто ощущает Бога внутри, тот не ищет его вокруг. Все, что может и должен сохранить человек - это достоинство и смех. Знай свое, делай свое. Иди и не оглядывайся. Бог лишает постепенно многого. Неужто лишит и летящего чувства свободы ? Нет, это должно быть всегда - до последнего мига полного освобождения. Тупик длинною в жизнь, превращается в туннель…

ВОЛОДИМИР БРЮГГЕН : Я РОЗУМІЮ ЛІТЕРАТУРУ ПЕРЕДУСІМ ЯК СПОСІБ ЖИТТЯ.

( відповіді на запитання Євгена БАРАНА)

Пане Володимире, доля літератора є невдячною, тим більше критика. Варто йому зникнути на декілька років з літературного процесу, як його взагалі забувають, а в навколо літературних бесідах, якщо зринає таке ім'я, то з подивом запитують "А що він ще живе?". Після 1987 р., коли вийшла Ваша остання книга літературно-критичних статей "Зерно і сходи", Ви мовби загубилися в літературному процесі 90-х. То все-таки, Ви справді відійшли від літератури чи змінили літературні уподобання ?
-Я розумію літературу передусім як спосіб життя, саме так її завжди відчував, отож "відійти від літератури" не можу. Просто сфера ця дуже багатоманітна й мінлива, а особисті інтереси, природно, теж. Для тих, хто пам'ятає критичну активність Брюггена, він і справді нібито загубився в літературному процесі 90-х, бо критики друкують набагато менше. Частково й те, що трохи охолов до неї. Але не перестав почуватися й критиком. От щойно вийшла в канівському журналі "Склянка часу" (№19-20,2001 р.) моя стаття "Гра стилю і стиль гри", де формулюю свої погляди на сучасну прозу. А загалом у 90-х р. Вийшов у Москві й Харкові добрий десяток книг, перекладений мною з французької та англійської мов. Романи Луї Буссенара, Жуля Верна, вірші Сен-Жон Перса, детективи Крісті, Чейза та ін. А зараз готується до друку в Москві двомовний (російсько-український) ТОМ ФОЛЬКЛОРНОЇ СПАДЩИНИ Володимира Гнатюка - книга воістину сенсаційна, яку я міг би назвати народним "Декамероном"
Ну і не тільки не уривалась, але зростала інтенсивність моїх публікацій "Із "Блокнотів", саме цю багаторічну роботу я розглядаю як свою головну літературну справу, отож і приділяю їй безперестанну увагу. Знаходиться там місце й для власне критики - в найстиглішій формі й на нашому літературному ґрунті.
2. Залишаючись пасивним спостерігачем літературних 90-х, що Вас найбільше притягувало й відштовхувало у цьому періоді ?
- Посперечався б із вами стосовно "пасивного спостерігача". А притягувало найбільше в 90-х те ж саме, що й завжди, - таланти, хоч і ставало їх дедалі менше, а відштовхувало те саме, що й завжди - бездарність, яка стала нині такою галасливою, визивно ухвалою, відверто безсоромною, нав"язливою й повсюдною.
3. Чи є точка дотику ( естетичного й етичного характерів) між 60-ми роками, коли Ви розпочали свою літературно-критичну діяльність, і 9л-ми ?
- Боюсь, що їх дуже мало. Міняються і стиль, і принципи літературного письма. 60-ті роки - віднайдення забутого чи пере креслення минулого, відновлення гуманістичної функції мистецтва, шалена робота на формою, над опануванням мовних багатств, тяжіння до утвердження художньої індивідуальності. У 90-х засмучують явне знецінення серйозних імен і значних творів минулого, коли разом з водою виплескують й дитину, наївне відкриття "літературних велосипедів", розквіт групівщини, ажіотажний галас навколо другорядних за суттю й вторинних за формою творів, утвердження нігілістичної байдужості, творча безособовість і подібність дуже багатьох авторів. Але я дивлюся на речі філософськи й добре розумію, що кожне покоління має виборсатися з власних пелюшок.
4. Назвавши Вас "пасивним спостерігачем", я мав на увазі Ваше літературно-критичне реноме, хоча Ви ніяк не є "пасивним літератором". Змістивши акценти вбік перекладацької сфери, серед найпомітніших здобутків вибрані поезії Сен-Жон Перса, Ви повністю відмовилися від літературно-критичної діяльності чи це лише тимчасова перерва?
- Здається на це запитання я вже відповів.
5. В одному із своїх критичних виступів критик Ігор Бондар-Терещенко сказав, що Ви завчасу вдалися в філософські медитації, маючи на увазі публікації фрагментів Вашої книги "Блокноти". Чи поділяєте Ви тезу про "завчасність" ?
- Мені важко назвати "критиком" людину, яка не в змозі збагнути головного в творчості автора. А чи може головне бути завчасним.
6. У січневому номері "Літ. України" за 2001 р. Є репліка "Спокуса Герострата", підписана Вами, С. Сапеляком, Ю. Стадниченком, скерована проти того ж І.Бондаря-Терещенка. Чи не означає Ваш протест простого нерозуміння літературної ситуації, в якій внутрішнє епатування залишається чи не єдиною спробою повернути літературі суспільний резонанс? І в такому випадку І. Бондар-Терещенко є Вашим однодумцем, а не опонентом, обираючи, щоправда, контроверзійні засоби ?
- Я не можу ставити знак рівності між епатування і блюзнірським паплюженням прекрасних письменників. "Суспільний резонанс" літературі, на мою думку, здатна повернути лише її висока художня якість, а не чергова гра з "контроверзійними засобами". Щодо "однодумців", то я шукаю їх завжди й повсюди. Однак не уявляю в своїх однодумцях людину з дерев'яним, механістичним стилем, що не виривається з хибного кола самозамилування.
7. В одному із фрагментів Ваших філософських медитацій Ви твердите, що "література - це перш за все люди, спілкування з людьми". Чи погоджуєтеся Ви у такому разі із твердження, що сучасна криза літератури (беремо естетичний аспект) - це криза спілкування як такого ?
Слушне міркування. Криза спілкування (вона є) не тотожна кризі літературній, але входить до неї істотною складовою потрібно розшифрувати: порушений контакт читача з книгою ( тут кілька причин, кілька проявів), порушено й спілкування між творчими людьми.
8. Сьогодні багатьма літераторами пропагується власне "математична" мова літератури, тоді така ключова її функція як сповідальність оголошується літературним анахронізмом. Для української літератури (поезії особливо) сповідальність була стрижнем традиції. Ваша позиція в цьому плані близька ("Немає проповіді без сповіді. Надто багато проповідують, не сповідуючи"). І все-таки, відкидаючи (заперечуючи) попередню традицію, чи зможе українська література безболісно вписатися в європейську літературну кон'єктуру ?
Структуралістські методи аналізу, пік популярності яких припав на 70-ті роки, не набули великого поширення. Така ж доля чекає любителів математичної мови. Мистецтво ніколи не стане уніфікованим, серійним, раціонально побудованим "виробництвом". У царині духу "продукт" тільки штучний і суто індивідуальний. Функція сповідальності - один із наріжних каменів художньої творчості. Ніхто не здатний скасувати іманентні літературні властивості. Відкидаючи або заперечуючи традицію, наявні здобутки, ми обіднюємо самих себе, отож і утруднюємо "прописку" української літератури в європейському контексті.
9. Питання особистого плану. Чи зреалізувалися Ви, як літературний критик ? Якщо ні або частково, то що завадило повній реалізації?
Не беруся відповідати на це запитання. Думаю, що не мені судити. Знаю тільки одне: я завжди працював на свою повну потужність.
10. Чи не плануєте дати свій відсторонено-узагальнений зріз літературних подій 60-90 рр. ХХ ст.. ? У якій формі це буде зроблено ?
Такої спеціальної роботи не планую. Взагалі мемуаристика не приваблює мене ( читати іноді - люблю). Та оскільки я вельми поважаю листи, в мене накопичився великий літературний архів. Якоїсь хвилини стало жаль тримати його "під спудом". І я вирішив по-новому глянути на листи деяких людей. А тоді з'явилося бажання "оживити" ці голоси, доповнити їх своїми міркуваннями про час, епоху, проблеми, людські долі. Так виникла серія "Епістолярних етюдів" ( М. Бажан, Б. Антонечко-Давидович, І. Муратов, Ю. Щербак, І. Світличний, М.Лукаш). Усі вони друкувалися в журналах і газетах. Гадаю, що ці етюди склали б досить цікавий розділ літературно-критичної книжки, яку я міг би хоч завтра представити видавцеві, аби такий охочий знайшовся.
11. Ваші філософські медитації ("Блокноти") є бажанням заповнити жанрову прогалину в культурі іменами Рената, Валері, Розанова, Уайльда та ін? Чи це саме той жанр, в якому Ви найповніше можете проявити себе ?
"Блокноти" ніколи не замислювались з якоюсь певною метою, це абсолютно стихійне, спонтанне писання, неминучість якого для себе гостро відчув на початку 60-х. Років десять взагалі не друкував із них жодного рядка. Вочевидь, це та "моя література", про яку казав Л. Толстой: писати треба те, що хочеться, і в тій формі, в якій воно пишеться." Ви називаєте дуже близьких - найближчих мені авторів. Можливо, й справді в українській літературі є незаповнена лакуна на саме такий тематичний і стильовий напрямок. Про це можна судити з сьогоднішньої дзвіниці. Я нескінченно-вдячний друзям-галичанам - редактору журналу "Сова" Петру Сороці й видавцеві Василю Ванчурі, завдяки яким зміг побачити перше книжкове видання "Блокнотів". Щоправда, до цієї книги увійшло не більше п'яти відсотків усього рукопису. Ну, а відносно "повноти самовияву", знов-таки не мені судити. "Блокноти", безперечно, - головна моя книга.
12. Все Ваше літературне життя пов'язане з Харковом. Що означає для Вас це місто, і яка його роль в сучасному літературному процесі? Чому немає жодної інформації про російськомовний літературний Харків?
Моє літературне життя найбільш пов'язане з Києвом. Міг би сказати, що завжди жив і живу в місті, яке називається Києво-Харковом чи Харково-Києвом. Ці міста на диво доповнюють один одного. Закінчивши Київський університет, я став "киянином" так само, як і харків'янином. Між іншим, хоч і як це дивно, жодної моєї літературно-критичної книги не виходило в Харкові, тільки в Києві. До цього міста я почуваю нездоланну ніжність. Але й у Харкові є свої принади. Слобожанщина надзвичайно мальовнича. На півночі міста, де я мешкаю, - знаменита харківська діброва, залишки реліктових лісів, які тягнуться далеко в бік Бєлгорода. Є своя принадність у цих пагорбах, ставках, озерах, малих річечках. Недарма ж Сковорода не відривався від Слобожанщини. Процитую свій давній вірш :
Восторженный певец
И горький ясновидец,
Бродил Сковорода Григорий
По харьковским долинам и пригоркам,
И вольность духа исповедал,
И крепость братских уз,
И счастье в мире быть с природой.
Так чем же плохо место
Для тех же самых дум?
2 квітня 1972 року
13. Які літературні постаті постійно привертають вашу увагу і ви б хотіли написати про них книги ?
- Таких постатей немає, як і нема бажання писати спеціальну книгу про когось.
14. Чи кон'єктура літературного ринку ("своєрідна літературна соціологія") завжди визначає справедливу ціну вагу цієї літератури ? І чи орієнтація на кон'єктуру не є втечею, а то і запереченням Літератури як Ідеї ?
Кон'єктура літературного ринку не стільки визначає "справжню вагу літератури", скільки керується "ходовим" характером певних книжок авторів, які можуть бути дуже далекими від справжньої літератури, часом і сама роздмухує "ходову репутацію" з метою збільшити прибутки. Питання якості книги при цьому - на останньому місці. Орієнтація на кон'єктуру згубна для автора (Фіцжеральд), протистояння їй здатне привести до успіхів (Хемінгуей).
15. Суб'єктивний погляд у літературі є важливим чинником становлення творчої індивідуальності. Як провести межу між "суб'єктивним поглядом" і "суб'єктивізмом", який до речі, домінує в літературному процесі ?
- Згодний з тим, що суб'єктивізм сьогодні домінує в літературному процесі. Різниця між суб'єктивним поглядом і суб'єктивізмом, на мою думку в тому, що останній пропонує свої висновки як "остаточні", а суб'єктивний погляд вибудовує ланцюжок аргументації, лишаючи дверці відкритими для згоди чи заперечення. Я давно з'ясував для себе, що максимально суб'єктивний погляд усебічно розвиненої творчої особистості максимально й наближається до об'єктивної істини.
16. Чи за час своєї літературно-критичної діяльності Ви були у ролі опозиціонера? Як це проявлялося і чого навчив подібний досвід ?
- За радянських часів "опозиціонером" був усякий, хто мав незалежну думку й не загравав з "начальством". А коли завжди й усюди виступав по-українському, то був ще й націоналістом. Остракізмові було піддано мою книгу "Земля і люди" - за національні та суб'єктивні "ухили". Київські й харківські газети друкували статті, де я оголошувався то пропагандистом поглядів самураїв, то агентом американського імперіалізму. Зберігаю оті вирізки - для колекції. "Паяли" й мені догану на бюро міському партії - за те, що в газетному інтерную навів слова співрозмовника про те, як подобаються йому художники Шагал і Кандінський. Працюючи безперервно, встигаючи виконувати десятки замовлень, чітко пам'ятаю дні, коли раптом наступила незбагненна тиша: жодного дзвінка, жодного редакційного листа. І це тривало кілька років. Згодом довідався, що моє ім'я фігурувало в "чорному списку", який із надр ЦК партії розсилався по редакціях. У ті роки я посилено друкувався в Москві, а на Україні потроху публікував мене лише редактор журналу "перець" Федір Маківчук. Ось коли я так ясно усвідомив, що в цій країні будь-яка людина може "зникнути" абсолютно безслідно, ніхто й не помітить.
Ну, а чого навчив подібний досвід ? .. Чогось навчитися - значить самому у чомусь змінитися. Я ж не мінявся ні в чому. У розумінні своєї вдачі, психіки, принципів поведінки. Що ж до поглядів, творчих зацікавлень, жанрової різноманітності - тут, звичайно, зазнавав внутрішньої еволюції. І всякий досвід стає частиною нашого єства.
17. Колись ви казали, що "здатність проблем мистецького життя зближує творчі покоління". Чи можна твердити, що сьогодні вже маємо таке порозуміння між літературними поколіннями ?
- Покоління неоднорідні: я можу добре порозумітися з двадцятилітніми й не знайти спільної мови з ровесниками. Наведена цитата означає лише те, що в кожному поколінні знаходяться люди, які цінують роботу попередніх людей, здатні її чимось доповнити чи продовжити, розуміючи культурний обшир як величезне поле, коли зовсім не треба витоптувати іншого, аби плекати своє.
18. "Йти в ногу з мінливим часом можна, лише безперервно міняючись" - це ваши теза.Чи ваше літературно-критичне мовчання не означає втому і небажання більше мінятися ? А як же тоді ваша теза: "Література не знає, не повинна знати застиглих оцінок і уявлень"? Чи не у цій суперечності захований конфлікт естетичного і етичного в літературі ?
- Ну, я ще не зовсім перейшов на "літературно-критичне" мовчання", як було мовлено, а бажання мінятися не зникає ніколи: навпаки, дедалі загострюється, бо найбільша небезпека для письменника - самоповторення...
19. Сіючи "зерно", чи дочекався літературний критик В. Брюгген "сходів" і яких саме ? Чи ці "літературні сходи" не розчарували вас у дієвості критики як різновиду літературної творчості і як життєвої позиції ?
- "Дієвості критики" вимагали передусім трубадури радянського режиму. Я не думаю, що будь яка критика здатна істотно змінити літературний стиль людини чи її психіку й принципи поведінки. Критика повинна перш за все точно оцінювати художні явища й давати певну орієнтацію для "споживачів мистецтва". А розчарувань у житті немало... Проте ніяк не більше, ніж було при чарувань. Я не стану наслідувати Сартра, заперечуючи ті цінності, що ними захоплювався змолоду.
20. Чому українська літературно-критична думка не має своєї школи ? Чи критик Володимир Брюгген уявляв себе у ролі літературного Учителя? Якщо так, то яким би він хотів бачити свого літературного Учня ?
- Українська література має вже достатнє історичне підґрунтя, аби створити свою власну, цілком оригінальну школу літературно-критичної думки. Аналітична сила української критики незаперечна. Особливе значення має досвід Івана Франка й Лесі Українки. Справа за людьми, спроможними на новий синтез.
Чи почувався я коли-небудь "Учителем"?.. Скоріше людиною, яка висловлює свої сумніви. Щоправда, маю чимало свідчень письменників, які визнавали впливовість критики Володимира Брюггена. Я не дуже вірю в "учнів" і "послідовників": усі люди несхожі, як і їхні інтереси, різні покоління мають життєві орієнтири. Та я вірю в душевну близькість і можливість цілковитого порозуміння. Якби я мріяв про свого "літературного Учня", то, вірогідно, хотів би бачити людину з тою сумою властивостей, якими наділений мій співрозмовник у даному інтерв'ю.
Дякую за розмову.