ЦЕНТРОФИЛИЯ

(ОПЫТ МЕТАФИЗИЧЕСКОГО РАССУЖДЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА С МЕСТА)

Почему в Мерефе нет университета, и почему в Змиеве нет местного телевидения? Нелепость этих вопросов нашему нормальному человеку очевидна. "Да что они там, в этом Змиеве, показывать будут?" - воскликнула с искренним изумлением дама, к которой я обратился с этими вопросами. Она, конечно, считает, что для местного обывателя важнее знать, что происходит в джунглях Сомали, чем то, что делается на соседней улице.
Провинция, периферия, "идиотизм сельской жизни". Последние слова принадлежат одному из вождей мирового пролетариата. Откуда это уничижительное отношение? Почему "село" и "провинция" связываются по ассоциации с серостью и скукой, забитостью и культурной ограниченностью? Везде ли так? Если нет, а тому имеются свидетельства, то возникает вопрос о нормальности "нашего" человека, о подлинности бытия, в котором становится возможным такое отношение.
Давно размышляю над одним сюжетом, сочиненном мной как исходная живая модель для продумывания мироустройства. И как обвинение его абсурдности. Так вот, жил в лесу охотник. Постиг в тонкостях сложное дело, вписался жизнью своей в жизнь природы. Но пришли в лес люди от власти и увезли охотника в далекую страну. Ибо предназначено ему было сражаться: пошло одно государство на другое войной. В первом бою погиб охотник. Его убил человек, которого тоже оторвали от дела и, как говорят, в народе, "забрали на войну". Он и не знал, кого убил. Он обслуживал пушку, посылавшую снаряды на окопы неприятеля.
Выдуманного здесь не много. Разве не так происходит на всех войнах? Между тем эта модельная ситуация вскрывает отношение государства к отдельному человеку. Далее я буду рассуждать на эту тему, используя понятия "центр" и... Естественное чувство языка подсказывает, что здесь должно стоять слово "окраина" или "провинция". А приходиться ставить "место". Так вышло, таково сопряжение этого слова в языке тоталитарного режима.
Итак, "центр" и "место" - слова особые, ценностнонагруженные. Центр - важнейшая точка. Центр один, мест много. Центр - средоточие власти, силы, высокой культуры, разума, блага, справедливости. Сюда устремляется все лучшее с обширного пространства мест, стекается информация о состоянии дел в любой его точке. Центр - модель общественного организма, поэтому его надо обильно снабжать и тщательно охранять.
Но архитектоника централизованной системы такова, что кроме одного главного центра существует множество малых центров. По отношению к Центру эти центры суть места. И каждый из них имеет множество своих мест - все относительно. В центр направляются за благами. Если безуспешны попытки получить необходимое в малом центре, продвигаются в центры более крупные. Пока не достигают Центра. А если и здесь тщетны усилия, то ничего уж не поделаешь - возвращайся на свое место. Или апеллируй к инстанции другого измерения - устремляйся вверх. Хотя, если иметь ввиду правду, то, как сказал один обиженный на Бога человек, "нет ее и выше".
Движение вверх более древняя культурная реалия: "вознесение", "рождение свыше" и т. п. Очень давние это ценности. Дух устремляется вверх, бренная тяжесть материи влечет вниз. Возвышенные чувства, но низменные инстинкты…
"Морально устойчив" - обязательный элемент положительной советской характеристики. Значит, не упадет, не опустится. Когда сакральный смысл верха дополняется светским? Когда повышение, возвышение, перемещение по служебной лестнице начинает мыслиться применительно к прозаическим ситуациям чиновничьего бытия? Тоталитарное сознание, декларативно порывающее с религией, утрачивает интерес к вертикальной составляющей. Изменение статуса человека обозначается здесь не как повышение или понижение, а как выдвижение, перемещение, смещение, переведение, т. е. движение в горизонтальном мире. Доминирует все-таки "выдвижение" как отделение от толпы, точнее, выпихивание толпой активиста. "Выдвинут", значит приближен к центру, "задвинут", значит, отправлен подальше. Вообще получается нечто геометрически странное - "служебная лестница ведет в центр".
В центрофильной психике места неразличимы. Это место или другое - значения не имеет. Стало быть, место тоже одно, как один центр. Удаленному из центра практически все равно, куда он удален. Как удаленный он ненавидит место. Тема ссылки, изгнания стара, как мир. Здесь важен мотив лишения Центра как лишения блага, удаления как наказания. Началось, как известно, с Адама: "И выслал его Господь Бог… И изгнал Адама" (Быт. 3, 23-24). Бинарная оппозиция "удалить - приблизить" до сих пор прочно удерживается в сознании. С ней связано оценивание статуса формальным или реальным расстоянием от центра. В средневековой культуре этот принцип был всеобщим: считалось, что каждому предмету присуще его собственное, обусловленное его расстоянием от божества, достоинство и место. До недавнего времени этот феномен можно было обнаружить, глядя на трибуну с политическими лидерами в Москве или Пекине. Положение в иерархии власти четко коррелировало с расстоянием от первого лица.
В центре - древо жизни. Широко разветвляются питающие его корни-места. Между центром и местом - отношение субординации, подчинения; быть под почином, значит - пребывать в месте. Если в центр направляется информация (отчеты, просьбы, жалобы, доносы), то из центра движется директива, облеченная волей. Места суть органы, приводимые в движение управляющими сигналами центра. Места служат. Быть в месте означает подчиненность и служение. Поэтому велика устремленность к Центру как освобождение и обретение власти.
Но освобождаются не только перемещением в сторону Центра. Судьба улыбается тому, кому удается провозгласить место центром в абсолютном смысле, провозгласить центр Центром. Этой акции предшествует идеологическое возбуждение места. Оно исцеляется и объединяется в порыве освобождения. После обретения свободы возбуждение гасится. Освобожденный центр старательно затягивает скрепы, охватывающие подчиненные ему места. Объявляется борьба с местничеством. Организуется разоблачение Центра, от которого удалось отделится.
Разумеется, это мнимое освобождение. Центр вообще не свободен, ибо зависим от места. Как не свободен тот, кто нуждается. Место покорено властью деспотической, но над Центром витает дух покорности нужде. Центр постоянно находится под угрозой лишения материального ресурса, поступающего с мест. Его бытие культурно, а значит, искусственно, и поэтому в витальном отношении неустойчиво.
Направление от Центра к месту, это - направление от культуры к натуре. В культурном отношении Центр доминирует, но в смысле обладания жизненными ценностями место находится в более предпочтительном положении. Когда встает проблема физического выживания, люди устремляются от Центра к месту. Вообще такое перемещение наблюдается, когда культура становится злым антиподом натуры.
Для жителя места придумано понятие "малая родина". Сам он и все, что его окружает, определено как нечто незначительное. "Большая родина ассоциируется с Центром. Ради нее положено жить и умирать. Ведь сказано же (или придумано): "Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва".
В Центре решается судьба места. Как развиваться месту и вообще быть ему или не быть - исчезнуть в буквальном смысле, этот вопрос обсуждается в кабинетах Центра. И если постановляется, что исчезнуть "в интересах общего дела", то место прекращает существование. Обывателя везут в другое место, определенное в Центре как "перспективное". Перемещают человеческий фактор, как и другие материальные ресурсы.
Центру надлежит быть чистым морально и устойчивым политически. Когда социально вредные элементы, которые как и все другие подвержены инфекции центростремления, накапливаются и портят картину, их организовано перебрасывают в места. Санитарные очистки проводятся и перед ритуальными мероприятиями, когда Центр посещают массовым порядком люди из других стран. В Центре установлен особый режим проживания.
Местное начальство постоянно пребывает в тревожном ожидании инспекционных экспедиций из центра. Идет тайная информационная война. Начальник в центре - бывший выдвиженец. Он пришел с места, поэтому он хорошо знает, что наместники в своих отчетах лукавят. Он мечтает нагрянуть, приехать инкогнито, схватить за руку. Но и наместники, конечно, не дремлют. Классическая русская литература богата занимательными сюжетами на сей счет. "Потемкинские деревни" - непременный элемент системы централизованного управления. Как и высокий чин в белом халате, расхаживающий по ферме в окружении свиты.
Отношение центр-место пространственно. Оно наглядно, воспринимаемо зрением. Математическую функцию можно сделать наглядной, изобразив соответствующую линию. Если исходить из видимой линии, возникает обратная задача - обнаружить соответствующую знаковую запись (формулу). Нечто подобное происходит в нашем контексте - от геометрического отношения центр-место возможен переход к отношению "числовому". Таким будет отношение единое (одно) - многое. Это - два различных способа существования одной сущности: единое (одно)=центр, многое=места. По одну сторону - монизм, тоталитаризм, социальное и экономическое уравнение, предопределенность и предсказуемость как следствие объективной закономерности и т. п., по другую - плюрализм, либеральная демократия, свобода и вызванное ею неравенство, случайность как радикальный отказ от детерминизма. Симпатии центриста на стороне монизма и единообразия, "регионалист" выступает за многообразие.
Современный мир усложняется, многообразится. Не к слиянию дело идет - наций, языков, образов жизни, не к превращению мира в "единую фабрику" - чаяние кремлевского мечтателя. Дело идет к усилению индивидуального начала. Глобальное планирование, как проявление коллективной рационализации бытия, уступает место методологии локальных тактик, адекватных поведению личности, непрерывно учитывающей меняющиеся ближайшие обстоятельства. Любопытен такой факт: когда на западе началось массовое производство персональных компьютеров, "в научно управляемом обществе" этот путь был отвергнут в пользу создания больших машин, рассчитанных на коллективное пользование. Коллективистская идеология противопоставлялась таким образом идеологии индивидуалистической. Что произошло в станах запада дальше? За десять лет девяносто девять процентов операционной мощи перешли от центральных больших ЭВМ на персональные. Таким образом, практически вся электронная мощь перешла от технических специалистов и чиновников в руки частных лиц. Такая децентрализация грядет и в других сферах жизни. Субстанция власти - не исключение.
Не упрощение мира и окончательное его познание, а принятие его как сложного и несхватываемого мыслью - к этому склоняется современная эпистемология. Теперь понятно, что субъект - это не прозрачное картезианское сознание. Это - спонтанность, хаос, бесконечная глубина и все - возможность.
Централизованное управление мыслимо вне тотальной идеологии. Как культурный феномен идеология выполняет функцию оцеления сообщества - создание и удержание тотальности. Это - форма внефизического принуждения, гораздо более эффективная, нежели прямая угроза террором. Это - принуждение быть в общности. Оно постепенно ослабляется по мере того, как сознание индивида пропитывается несвободой и утрачивает самостоятельность.
Иными словами, сознание заменяется идеологией.
Посттоталитарная страна нуждается не в объединяющей идее, а в философии индивидуализма и позитивного местничества. Новый человек сегодня тот, кто взял за правило полагаться на самого себя, не ждать даров от центра. Сам он определил себя, как центр и место. Он скептически относится к любой идеологии. Ему, например, еще понятен национализм нации угнетенной, но национализм нации суверенной для него смешон и ничего, кроме комплекса неполноценности, не выражает. Между тем он с тревогой думает о разрушительных свойствах центробежной силы. Общество, освобождающееся от скрепов тоталитаризма, разделяется опасным образом. Не ждет ли его судьба мира, какой она предстала Раскольникову в болезненном сне на койке тюремного лазарета. Фантастический распад общества, поскольку "люди не могли согласится", созвучен расцелению личности самого Раскольникова - трагическому результату вначале умственного, а затем и практического испытания заповеди "не убий!".
Единение неизбежно. Как добровольная интенция, как удовлетворение присущего человеку солидарного инстинкта. Духовность в том и состоит, что личность вступает в общение с Другим, любя Другого, как самого себя: не более, и не менее. Без любви к себе не может быть любви к ближнему.
Но негативно единение предельное. Это понимал уже Аристотель, выразившись как-то странно: если общество стремится к единству, то в таком случае из него образуется семья, а из семьи - отдельный человек. Впрочем, что здесь странного? В XX веке этот процесс коллапсирующего единения, не только осмысленный (художественно и научно), но и успешно реализованный, предстал цепочкой - народ, партия, внутренняя партия, диктатор. Об этом не следует забывать искателям объединяющей идеи.
Не стесненная властью жизнь порождает многообразие. Это - основной закон жизни. Органичный культурный процесс есть процесс борьбы с энтропией. Здесь культура понимается как антипод натуры. Если иметь в виду не культуру в целом, а культуру как многое, то дифференциация вызывается, по-видимому, существованием в условиях ограниченного ресурса. Перед жизнью всегда стоит выбор - либо исчезнуть в жесткой борьбе ее носителей, либо разделить однородное, чтобы образовавшиеся виды жизни заняли различные "пространства". Таким образом, в естественном ходе жизни, в отличие от неживой природы, непрерывно продуцируются новации - грани, оттенки, тонкие структуры, непрерывно возникают все новые и новые границы.
Власть унифицирует жизнь, вводит единообразие. Иначе невозможно управлять, контролировать. Но унификация тоже предполагает проведения границ. Только эти границы устанавливаются формально, т. е. исключительно в целях управления. К формальному разграничению объекта управления власть идет через искусственное введение однородности, которая достигается разрушением естественных границ. Стирать грани и преодолевать различия - руководящий принцип на этом пути. Вначале уравнение и отождествление, затем членение по категориям, удобным для власти. В различных сферах социального бытия можно обнаружить действие указанного принципа и его последствия в посттоталитарный период. Но тема эта трагически актуальна в наши дни, если иметь в виду аспект разграничения, связанный с административным делением территории. Вообще говоря, для деспотии такое деление означает передачу власти от центра местам, но так, что центральная власть не ограничивается, а как бы размножается. Это - не делегирование полномочий, но надежное схватывание скрепами центральной власти всей местной жизни. При этом не важно, где проводить границы, было бы удобно управлять. Только сегодня обнаруживается, какая этим подходом закладывается мина - с исчезновением центра между местами начинаются войны.
Природа этих войн - все тот же деспотизм, правление по произволу. Эти войны указывают на то, что в недрах тоталитарного сознания таятся архаические властные концепты: граница, межа, земля как дом. Там теплится животная страсть метить территорию и защищать ее любой ценой, даже ценой жизни. Экспансия себя понимается еще телесно - как покорение путем завоевания и сидения на земле. Здесь отсутствует представление об экспансии себя в духовных формах. Когда граница как межа, как меченная животным земля, теряет всякий смысл. Чтобы покорить мир сегодня, не нужно браться за оружие. Это демонстрирует Япония, и ее требование возвратить Курилы - дело чести, а не практической выгоды.
Дряхлеет центр, ослабляется. Однако, ослабленный политически, но контролирующий средства массовой информации, центр продолжает манипулировать сознанием. Через эти средства изображаются крайне мрачные картины. Нагнетается атмосфера страха. Печать, которая при сильном центре была преувеличено оптимистической, становится истерически пессимистической. Сетования насчет того, что страна уже сваливается в пропасть, что вот-вот начнется экономическая катастрофа в национальном масштабе, звучат каждодневно. Подсказывается "естественный" вывод: центру должны быть даны особые полномочия, только "продуманная система" мер, предполагающая жесткие санкции центра, может спасти страну. Что же происходит на самом деле? Происходит действительно катастрофа, но не для страны, а для центра. Дело в том, что стихийная децентрализация экономического управления сопровождается разрушением жесткого статического порядка, но тем самым создает условия для возникновения гибкого динамического порядка. На этом настаивает философия современного либерализма: спонтанные и неконтролируемые усилия индивидов могут составить сложную самоуправляемую систему экономической деятельности. Все здание открытого общества, как показывает история, воздвигается на этой основе. Никакие "продуманные меры" - указы из центра, не заменят богатства жизненной мудрости, рассосредоточенной в сознании миллионов и миллионов отдельных людей. Функция центра - создать общие правовые условия, обеспечивающие свободную деятельность индивидов. Пора довериться жизни! Самые действенные решения в конечном счете будут найдены на микроуровне - не в кабинетах центра, а в реальной экономической практике свободных людей. И такие решения находятся. Становятся частыми случаи, когда государственные заводы из неизвестно где полученного сырья изготавливают неизвестно какую продукцию и реализуют ее на неизвестно каких рынках. Между тем, согласно официальной статистике, эти заводы простаивают без заказов и без зарплаты. Никто не знает, сколько и чего ввозится в страну и сколько вывозится. Статистика оперирует уже не просто "лукавой цифрой", а чудовищно ложными показателями. На основе этих показателей официальные ученые строят пустые экономические концепции, а политики стращают народ голодом и холодом.
В этих условиях необходима всемерная общественная поддержка наиболее творческой в экономическом смысле социальной группы - предпринимателей. Людям, получаемым зарплату из государственного бюджета, а также тем, кто вынужден жить под опекой государства, следует понять, что, получая блага от государства, они в сущности получают их от других людей - тех, кто эти блага создает. Им следует понимать, что эффективная социальная защита возможна только при эффективном производстве. Им надо чаще напоминать, что во всем мире производительность труда на государственных предприятиях ниже, чем в частном секторе. Таким образом, приватизация - не просто переход собственности от государства к частным лицам. Это - прежде всего перевод предприятий в более эффективный режим работы. Во всем мире идет активная денационализация. Приватизируются крупнейшие концерны, банки, страховые компании.
Предприниматели - люди, которые отваживаются рисковать. Этим они заслуживают уважения со стороны общества. Они стали предпринимателями потому, что любят свободу, любят свое дело и не выносят диктата некомпетентного начальства из центра. Именно поэтому они ушли с надежных государственных должностей в непредсказуемый и опасный мир бизнеса. В годы господства тоталитарного режима этих людей гноили в тюрьмах за так называемые экономические преступления. Но сегодня предпринимателям надо понимать, что в условиях становления рыночной экономики никому нельзя оставаться вне политики. Интеллектуальная мода - пренебрегать политикой как занятием, недостойным честного человека, пока не для нас. Необходимо всеми законными средствами влиять на процесс формирования власти. Какой станет власть, такими будут правила экономической игры. Либо эти правила обеспечат простор подлинно рыночным отношениям, либо верх возьмут догмы централизма, и тогда мы, получим экономическую бессмыслицу - "управляемый социалистический рынок".
Места, лишенные центра, начинают лихорадочное строительство собственной державности. Дело сводится скорее к изобретению символов государственной независимости. Хорошо бы при этом присмотреться к тому, что происходит с державностью в мировом масштабе. Ведь бывшие места начинают сегодня с того, от чего цивилизованное сообщество отказывается под давлением непреодолимого объективного процесса. Сильное государство - идеал прошлых веков, утопия формирующейся нации. Государство как форма организации общественной жизни отживает свое время. Во всем мире укрепляется идея регионализма и ее диалектическая противоположность - транснациональный проект. Политические структуры, адекватные такому состоянию, это международные организации и институты. Соответствующим образом перестраиваются национальные законодательства, принимается общее положение о том, что подписанные отдельной страной международные договоры считаются выше любого внутреннего закона.
Причина кризисов государства - нарастание авторитета личностного начала. Предел регионального устремления - свободное лицо. Но чем ближе к нему, тем дальше простираются его интенции как гражданина мира. Личностное совпадает таким образом с общечеловеческим. Им противостоит корпоративное - классовое, национальное, партийное. Государственное из того же ряда.
Там, где люди продолжают мыслить категориями "центр" и "место", там продолжает торжествовать деспотическая власть. Формы ее многообразны - от политики до интимных отношений. Освобождение ее начинается с преодоления центрофилии, укоренения в сознании ценностей индивидуализма, с постепенно обретаемого чувства самодостаточности жизни здесь и теперь, с благоговения перед ситуацией. Речь, впрочем, о сознании массовом. Люди духа не ангажированы пространственно, ибо "дух дышит, где хочет". И все же… Когда исчезнет центр, исчезнут места? Когда подлинным центром станет каждая человеческая личность?

В. В. Шкода, док. филос.наук, проф.

На главную