ЭТОТ ИЗМЕНЧИВЫЙ, МОДНЫЙ МИР*

* "День", 9.04.2002 г.
Постоянный читатель "скамейки", должно быть, заметил, с какой настойчивостью подчеркиваю я мысль об изменчивости социального бытия. Изменчивость - черта нашего времени. Думаю, ее особенно обостренно чувствуют пожилые люди, ведь многие вещи вокруг появились за время их жизни, а при жизни их родителей не существовали вообще. Как сложны эти новые вещи, особенно технические устройства, как трудно их осваивать. Такого никогда в истории не было. Сегодня люди яснее, чем раньше понимают, что такое время, потому что только теперь они ощущают, что живут во времени. Все меньше внимания акцентируется на вечном. Разговоры о нем воспринимаются как поэтическая архаика. Все внимательнее человек всматривается в преходящее, сиюминутное, эфемерное. Устарелый - популярная оценка всего и вся, одноразовый - характеристика вещей, текучих как река и сохраняющих названия только в силу относительной тождественности экземпляров.
Как калейдоскопично мелькают властные фигуры. Монарх или генсек, правящие столько, сколько жизни отпустила им природа - это из прошлого, статичного мира. Сегодня президенты и премьеры, отбыв недолгий срок, отправляются писать мемуары. На нашем Олимпе последние десять лет держится одна фигура. Другие стремительно восходили и исчезали, часто без видимых причин.
Этот образ жизни порождает трансформации в сознании, смену концептуальных приоритетов. Происходит нечто вроде рокировки основополагающих категорий. Нестабильное оказывается предпочтительнее стабильного, случайное предпочтительнее необходимого, относительное - абсолютного. Уже не надлунный мир, а подлунный, земной, в котором нет ничего вечного, задает основные структуры мышления. От того само мышление представляется чем-то сугубо человеческим. Его источник видится не в Боге, Природе, или Истории, а в проживающем свою жизнь человеке, сегодня и здесь. Духом релятивизма, плюрализма, субъективизма пронизаны и теоретические дискуссии, и обсуждения злободневных проблем жизни. И все эти "измы" уже не воспринимаются как вызовы отщепенцев.
А как же царство вечного, мир научного знания, математики, философии? Мир, который постигается в ходе поступательного необратимого движения к абсолютным целям. Такой целью, если говорить о науке, является истина, а если иметь в виду социальную жизнь - справедливость. В словаре приверженцев этого способа мышления естественны понятия вроде "приближение", "накопление" и т.п., а образы-метафоры, которые обычно используется это - строительство величественного здания, или восхождение к сияющей вершине, или какое-либо иное возвышение. "Мы стоим на плечах гигантов", эта фраза, приписываемая Ньютону, здесь весьма уместна. Как вообще быть с прогрессом?
Совершенно очевидно, что сегодня сталкиваются два мировоззрения - статическое и динамическое. Важно понять, что эта борьба происходит не где-то, не вообще в социуме, а в моем и в вашем, читатель, сознании. Это касается каждого, перед каждым стоит проблема выбора. Если принять изменчивость как реальность и как тип мышления, сразу в свою очередь встанет задача интеллектуальной инвентаризации. Иными словами, что-то надо будет "списать", что-то, напротив, извлечь из запасников культуры и активно использовать. Что-то, имеющее в прошлом характер порицания, будет облагорожено, возвышено. Такая трансформация относится, в первую очередь, к моде.
Мышлению, взращенному в статическом мире, акцентирующему вечные ценности, понятие "мода" чуждо. Мода - это "временная, изменчивая прихоть в житейском быту, в обществе, в покрое одежды и в нарядах" (В.Даль). Это - нечто спонтанное, меняющееся, случайное, и слишком человеческое, чтобы быть серьезным для тех, кто ищет крупицы вечного в земном мире. Модно то, о чем уже в момент его появления, известно, что вскорости оно будет забыто. Модное не является ни вкладом, ни приближением. С точки зрения вечного это - выражение сиюминутного увлечения, произвола, объект обезьяньего подражания.
Поэтому в эпоху статики педантичный, державшийся неизменных правил, Кант не мог не изругать моду. В "Антропологии" он начинает с отнесения моды к области поведения, когда речь идет о склонности человека сравнивать себя с кем-нибудь более авторитетным и подражать его манерам. Отсюда вывод: мода относится к рубрике тщеславия, ибо в ее цели нет внутренней ценности, и к рубрике глупости, ибо здесь имеется рабская зависимость от примера. "Всякая мода, - пишет Кант, - уже по самому своему понятию представляет собой непостоянный образ жизни". Следовательно, мода - дело одного лишь тщеславия и соперничества. "Дело придворных, задающих тон, главным образом дам, которым другие жадно подражают".
С модой изначально ассоциируется знаковость. Мода - нечто из области коммуникации. Модой индивид обозначает себя, сигнализирует другим о своем эстетическом, но, главное, социальном выборе. Именно о выборе, но еще не о социальной принадлежности, впрочем, претензия именно на принадлежность. Стало быть, мода - форма невинного обмана, и в этом тоже ее знаковость. Быть, точнее, казаться таким, как объект подражания, легче всего, переняв его внешние черты. Это в полной мере относится и к государствам. Сегодня мода на демократию. И государства, вовсе не демократические по существу, провозглашая себя демократическими, просто обряжаются в демократические одежды.
В эпоху динамики, пожалуй, первым кто облагородил и возвысил моду, ввел ее в царство вечного - науку, правда, сам того не ведая, был американский философ Томас Кун. Человек, благодаря которому слово "парадигма" стало настолько популярным, что его употребляют и домохозяйки, и члены Верховной Рады, не зная о его происхождении. Общекультурное значение книги Т.Куна "Структура научных революций" до сих пор не вполне оценено по достоинству. Парадигма - это общее миропонимание, разделяя которое разобщенные вначале исследователи-дилетанты образуют сплоченную профессиональную группу - научное сообщество. Появление парадигмы знаменует собой - достижение, индивидуальный успех. Это всегда - автор и его произведение. В чем успех? В том, что манера работы, усмотренная другими исследователями в конкретном научном произведении, пленяет, прельщает, привлекает их, и они оставляют свои собственные приемы, чтобы следовать тому, что стало для них образцом. По сути, они подражают, хотя и не копируют, ибо парадигма достаточно открыта для вариаций. Как только состоялось это событие - переключение многих, до того занятых каждый своим делом, на один стиль работы, заданный индивидуальным достижением, так, можно считать, образовалось научное сообщество. И начинается то, что у Т.Куна получило название "нормальная наука".
Что еще более роднит процесс научного познания с теми процессами, в описании которых бесспорно присутствует понятие "мода", так это спонтанность и непредсказуемость смены парадигм. Но здесь возникает драматическая проблема прогресса. Если смена парадигм есть, по сути, то же, что смена моды, то, придется отказаться от прогресса научного знания. Так на самом деле и происходит. Вчера, рассматривая некий абрис, вы видели зайца, а сегодня тот же контур видится вами как утка. К чему вы приблизились, перейдя от одного образа к другому? Понятие "прогресс", считает Т.Кун, есть внешняя, можно сказать, идеологическая оценка того, что произошло в специализированной группе - научном сообществе. А в там произошла революция, т.е. победа одной партии над другой. Так будут ли представители победившей партии утверждать, спрашивает Т.Кун, что их победа есть нечто менее значительное, чем шаг по пути прогресса? Нет, конечно, ибо, "это было бы равносильно признанию, что они ошибаются, а их оппоненты правы". Таким образом, "прогресс", - для языка ученых, - понятие привходящее. Победители используют его, чтобы легитимизировать свою победу перед лицом общества в целом.
Если насилие над привычкой считать науку чем-то несовместимым с модой дало свой результат, то ничего уже не стоит увидеть с этой точки зрения и то, что происходит в философии, социологии, вообще в культуре. Социологи спокойно создают разнообразные, взаимно исключающие образы общества, работают с ними, и их мало заботит несовместимость или, по Т.Куну, "несоизмеримость" этих образов. Еще ярче безосновность и вообще безболезненная смена дискурсов проявляется в философии. Направления исчезают, дискуссии затихают не потому, что найдена истина, или кто-то одержал в споре убедительную победу, а в силу исчерпанности разговора. Темы, подтемы и темки постепенно забываются, как бы наскучивают. В шаржированном виде этот процесс наблюдался в советской философии. Раз в пять лет философы озадачивались очередным историческим съездом. В основным докладе в оборот вводились новые понятия, и сразу разворачивалась масштабная работа по их истолкованию, развитию и внедрению в массовое сознание. Публиковались статьи и монографии, переделывались почти готовые диссертации, чтобы отразить последнее достижение передовой философской мысли. Через пять лет появлялись другие понятия и принципы, и все обществоведы как бы переселялись в другой мир, оставаясь, впрочем, в мире застоя.
"Настоящие философы" свысока смотрели на эту возню и размышляли, как им казалось, о вечном. На самом деле они были в таком же положении, как и их услужливые коллеги. Просто их дискурсы существовали на протяжении значительно более долгого времени, и от того то, что сегодня видится как тема для разговора, обретало статус факта, объективного устройства бытия. Одна из таких тем - оппозиция материальное-идеальное. Представлялось, и сегодня кое-кому представляется, что это не концептуальная условность, не позиция, не точка зрения, не способ говорения, а объективный факт, который надо осмысливать, в частности, решить, что первично, а что вторично. Из этого делали большую науку. О чем бы ни шла речь, первое дело - решить, где предмет речи находится, в материальном мире или в сознании. Мне вспоминаются длительные беседы с метром философии, его вопрос и, главное, жест. "Где оно, это самое, - там или здесь?". При слове "там" указательный палец метра направлялся в сторону окна, т.е. в объективную реальность, при слове "здесь" приставлялся к виску, как пистолет. Голова символизировала сознание. То, что этим вопросом сегодня почти никто не озабочен, не означает чью-то победу, или окончательное решение какой-то проблемы, или счастливое обнаружение истины. Это просто мало кого интересует, вот и все. Разговор на эту тему оказался исчерпанным.
В этом свете история философии, с тех пор, как появились университеты, представляется в виде редких вспышек света, между которыми располагаются продолжительные полосы серости. Вспышки символизируют появление философов, а полосы - кропотливую работу профессоров философии, философоведов. Первые создают прецедент, вторые - следуют ему, они - люди моды. Куда все это движется - вопрос досужий. Вполне возможны разговоры без употребления слов "движется", "приближается", "накапливается" и т.п. Кто-то сочинил нечто, многих привлекшее. И начинается вокруг этого разговор. Рано или поздно разговор заканчивается. Просто потому, что кто-то другой сочинил нечто другое.
Непрерывная ротация людей, идей и вещей - знак современности. Тех, кто этого не видит, не понимает, не учитывает, ожидает мерзость запустения.

P.S. Закончив статью, я спустился за газетами. В одной мелькнул заголовок "Артем Варгафтик: вечные ценности - это всего лишь затянувшаяся мода".