Вода чиста в нём и железиста
И потому врачует кровь,
Что, как Есенина поэзия,
Крепит к земле родной любовь.

На Украине имя славное!
И потому вдвойне близки
Здесь солнце в ярь златокудрявое
И Лопань в синь сродни Оки.

И сердце радостно рязанится,
Когда под музыку Весны
В любимом Харькове сбываются
Надежды давние и сны.

Р Ы Ф М О Ч К А

Не в краю персидском,
не в Рязани
И о чём стихами промолчал,
Девушку с библейскими глазами
В Харькове Есенин повстречал.

Нет ещё "Москвы кабацкой" гиблой,
Свеж и юн золототканый стих.
В год двадцатый по весне, на Рыбной,
Лев Повицкий познакомил их.

Был поэт красив до наважденья,
Буйно синь в глазах его цвела.
А она прошелестела: "Женя!" -
И ладонь смущённо подала.

В час, когда воркует голубиха,
И цветёт по-харьковски заря,
О стихах с ним спорила, о рифмах,
Очень мило "рыфма" говоря.

Там, где клёны почки распуская,
По весне зазеленеют вновь,
Нежно помнит улица Сумская
Лёгкий звон есенинских шагов.

Дом на Рыбной, крохотные сени,
И звезда над Лопанью свежа.
Улыбался на неё Есенин,
Золотые кудри вороша.

От любви идёт стихосложенье
И зовёт, и кружит, как весна.

Пусть не стала Миклашевской Женя,
Пусть не стала Снегиной она.

Пусть от дома лишь воспоминанье
Тополя да клёны берегут,
Но осталось здесь очарованье,
Что самой Поэзией зовут.

…И когда ручей запел из лога,
И берёзка в поле зацвела,
Позвала Есенина дорога,
В дальний путь, за славой позвала.

А она растаяла в сказаньях,
Как свеча, что ставят к образам,
Девушка с библейскими глазами,
Что Есенин "рыфмочкою" звал.

ПАМЯТИ ЕСЕНИНА

Конь зари - на диво нежно-розов,
И легко дымящейся тропой
Дон-Кихот деревни и берёзы
Выводил его на водопой…
По траве, росящейся и колкой,
Напевая, вёл за поводок,
И играл есенинскою чёлкой
Озорной рассветный ветерок.
На коне, застывшем на кургане,
Видел нескончаемую Русь,
Мельницу, где тихо под крылами,
Дремлет неразвеянная грусть.
К ней летел, разбойный и весёлый,-
Буйная, лихая голова,
Чтоб копьём серебряного слова
Закружить в ней песни- жернова.
Вознестись победно в майской сини,
До травинки Родину воспеть,
И звездой, пронзительно красивой,
У её подножья отгореть.

З В Е З Д А Е С Е Н И Н А

Убили или же повесился
В год 25-й, в декабре?
Язык всевидящего месяца
Той ночью вырван на заре.
С тех пор чуть видная отметина,
Как неотстиранная кровь
У онемевшего свидетеля,
И больше никаких следов.
Поэта нет. Отсинеглазился…
Не знаем мы по чьей вине:
По воле ль демона кавказского.
Ища ли истину в вине?
Над его тайною могилою,
Покрытою плакун-травой,
Сестра - черёмуха родимая
Весною никнет головой.
…Но просветлённо, словно в праздники,
Призывом созванны одним,
Сюда приходят люди разные
Его стихи читать над ним.
Они звучат - стихи сердечные
И утверждают мысль его,
Что нет прекрасней человечности
В подлунном мире ничего.
За эту мысль животворящую,
Что миру нёс всю жизнь свою,
Собака, по щенкам скорбящая,
О нём поведала зверью.
Словами добрыми, утешными
Согрел поэт любой закут.
И в поколеньях братья меньшие
К нему любовь передают.
Уйдя от нас тропинкой склизкою
На перевале лет крутом,
Он душу выразил российскую
Так, как не выразил никто.
Жестоким временем израненный,
Тем счастлив был в своём пути,
Что землю лирой орязаненной
Заставил красочно цвести.
Где за Окой жемчужно-розовой
Рассвет над лесом молодым -
Таится в рощице берёзовой
Свирель, оставленная им.
В цвету Рязань и синь весенняя,
И изумрудная до дна
Во все концы звезда Есенина
Над милой Родиной видна.

* * *
Памяти Татьяны Сергеевны
Есениной (1916 - 1992)

Как весну, как берёзку с серёжками
Образ дочки хранил до конца.
"Я - Есенина!" - топала ножками
Вся характером дерзким в отца.
Надоело винище берлинское
И Америки сытый предел.
Лишь увидев родное и близкое
Неизменно Есенин светлел.
Истомясь под нелёгкою ношею,
Обещал он: "Я скоро вернусь!"
И в глазах расцветали хорошие
Вёсны лучших есенинских чувств.
Эти чувства сердечные вынянчил,
Как рязанскую синь небеса.
А в цилиндр, чтоб тоску свою вылечить,
Насыпал он кобыле овса.
Время тает, как звёзды рассветные
И ничто нам не в силах помочь,
Но живут его строчки бессмертные
Нас волнуя и в полдень, и в ночь.
Ничего без следа не развеяно,
Как сказал наш великий поэт.
До свиданья, Татьяна Сергеевна,
Мы храним Ваш есенинский свет!

* * *
Иду по рязанской дорожке
В поэзии солнечный сад.
В ушах его песен серёжки
О Родине нежно звенят.
Лишь строку задушевную тронь,
Васильковой отрадой пленись,
И помчит тебя розовый конь
Через всю разноцветную жизнь.
Он зажёг для любви людей
Милосердия чистый свет,
Человечности грустный Орфей -
Вечной юности нежный поэт.
Пусть уплыли года-облака,
Но, как русских сердец переклик, -
Бьёт в селе что обвила Ока,
Его музы стозвонный родник,
За Россию, за радость, за боль
Негасимо в сиреневой мгле,
Красногривый табун новых зорь
Его славу несёт по земле.

ВЕТКА ОТ ХАЙЯМА

С утра, лишь с золота ресниц
Спорхнёт Морфей неуловимо,
Хочу, чтобы с моих страниц
Пахнуло мёдом и жасмином.
У соловья жемчужных гамм
И переливов нежных столько, -
О, помоги, Омар Хайям
Моим стихам зурной Востока.
В окно, распахнутое в сад,
Струятся розовые были,
И мысли, полные услад,
Собою сердце напоили.
Бокал искристого вина
Подобен золотому слитку.
То ли луна, то ли она
Вошла бочком в мою калитку.
Её в сиянии венца,
Пока не веют ветра струи,
Встречает роза у крыльца,
Раскрыв уста для поцелуя.
И опьяняет майский хмель,
И чудится в душе туманно,
Что во дворе стоит газель
С зелёной веткой от Хайяма.

УТРО В СОСНОВОМ ЛЕСУ

Чистую радость мальчишкину
В сердце доныне несу
Перед картиною Шишкина
"Утро в сосновом лесу".

Дивным мерцанием сказочным,
Тайной магических сил
Мир живописный и праздничный
Взоры подростков манил.

Нам в Третьяковке, как водится,
В зале торжественном том
Тётушка-экскурсоводица
Всё рассказала о нём.

Ваня, на зависть ровесникам,
Очень красивыми мог
Изображать перелесины -
Листики, веточки, мох.

Летом ли, осенью хмурой,
Зимним, весенним ли днём
Всюду лесную натуру
Вписывал Ваня в альбом.

В юности, сделав из дерева,
Крепкий мольберт себе сам,
Вёрсты несчётно вымеривал
По заповедным лесам.

Жил он мечтою туманною,
Чтоб на заветной версте
Душу лесную, медвяную
Запечатлеть на холсте.

Были те поиски трудными,
Но, в колорите силён,
Руку поставив этюдами,
К встрече готовился он.

Видно, за эти хождения
Как-то июльской порой
Всё ж привело провидение
К радостной встрече с мечтой.

Шишкин лишь выдохнул "Здорово!"
И к сердцу руку прижал.
Как колыбель Святогорова
Был из трёх сосен завал.

Словно нашедший сокровище,
Богу молитву творя,
Чащу писал он и хвоище,
Где в золотинках заря.

Видели сосны прекрасные,
Заворожённые тут:
Был, словно зеркальце ясное
Каждый в картине этюд.

Пел и смеялся по-шишкински
Из изумрудных глубин
Каждой иголкой и шишечкой
Бор - вековой исполин.

То богатырское хвоище,
Если поверить молве,
На всекартинном толковище
Выставил Шишкин в Москве.

Льстивые на представлении
Шишкин услышал слова.
Один лишь из Академии
Буркнул: "Нет жизни. Др-ро-вва!"

Так, охладив на мгновение,
Жар, что творца вечно жжёт,
Капнула горечь сомнения
Дёгтем в невыпитый мёд.

Думал художник затравленно:
"Ох, уже эта Москва!
Где же в картине нет главного!?
И почему же - др-ро-вва!?"

В цвете везде я уверен,
Да и в рисунке не хром.
В меру положена зелень,
Охра, и кадмий, и хром.

Может слаба здесь экспрессия
И светотень "не поёт" ?
Знаю одно: в русском лесе я
Выразил сердце моё.

Вспомнить, наверное, стоит
(Очень уместное тут) -
Часто с великим простое
В жизни соседски живут.

Шишкин соседушка Прошка
Был натуральным Левшой:
Мастер - умелец хороший
И выпивоха большой.

Мог всё пропить до опорок,
Только сказать не боюсь:
Истинный был самородок,
Коими славится Русь.

Много набил в жизни шишек -
Был и сяким, и таким.
Но уважал его Шишкин
За чудотворность руки.

Вольный душой, словно ветер,
Рвущийся с парусных рей:
Лучше любого на свете
Мог рисовать он зверей.

Он рисовал их, как гладил,
Уголь держа или мел.
И человек на них глядя,
По-человечьи милел.

Знать для всеобщего счастья
В благословенном часу
Дал оценить Прошке мастер
"Утро в сосновом лесу".

Прошка, взглянув понимаючи,
Через премудрый прищур,
Молвил: "Гони свет-Иванович,
Четверть, и будет ажур.
Всё доведу я до точки,
Той, что ты век не найдёшь , -
Только тверёзым на ночку
Вместе с картиной запрёшь.

Я ничего в ней не сглажу,
Сделаю, и на бочок.
Дай мне белила и сажу,
Да, если есть, краплачок".

Сделали, как порешили,
Жизнь - ведь на то она жизнь.
Шишкины свет потушили
И до утра улеглись.

Так этой ночью чудесной
К радости отчих дерев,
Мастер, досель неизвестный,
Малость подправил шедевр.

Утром, открылись лишь двери,
Шишкин вошёл, семеня:
"Батюшки!", - ахнул, - в шедевре
В центре медвежья семья !

Прошка вдохнул без изъятья
Жизнь в полотно до конца…
Долго в медвежьих объятьях
Шишкин душил шельмеца.

"Прошка! Душа моя пляшет!
Райский поёт благовест.
Это ж изюминка наша
Найдена! Найдена здесь!

Сердцем скажу и предсердьем -
Ты посподобил мечте.
Гимн мой допел милосердью,
Братству, любви, красоте!".

Что всего мира страстишки
Перед вот этой, в глуши,
Сценкой, где милые мишки
С мамой играют в тиши!?

Что только хочешь, Прокофий,
Ты, дьяволюга, проси!".
"Знаешь! Я пью ведь не кофий, -
Водки стакан принеси!

Выпью, скажу тебе прямо,
Чтоб веселила житьё,
Людям мохнатушка - мама
И мохнатёшки её.

Всё остальное по праву
Делим. Ведь мы же друзья?!
Ты - забирай себе славу.
Четверть законную - я!".

…Выпили то, что осталось
Где-то в четвёртом часу…
Миру, оставив на радость,
"Утро в сосновом лесу".

Ф Е Т

Был с виду неотёсанный мужлан,
Под бородой засаленное брюхо,
Но строк взрастил цветущий Гулистан
Для зренья, обоняния и слуха.

Мне луг орловский травами шуршит
И феи леса навевают это,
Как человек по имени "Шеншин"
Преобразился в чародея Фета.

Из всех поэтов только к одному
Из тайников мечтательных России
Слетались Музы нежные к нему
И колдовские звуки приносили.

Меж васильков, ромашек, повилик,
Певец любви мечтательной и женщин…
В миру же был судья и крепостник,
А для крестьян прижимистый помещик.

Примчал с покоса, натрудясь вполне,
И поднимаясь лестницею тяжко,
При встрече дал затрещину жене,
За то, что блудит с кучером Аркашкой.

Прошёл шагами тяжелей свинца
Он от бильярдной к столику в светлицу,
Про чары глаз, про волшебство лица
Молниеносно дописал страницу.

Рюмашку выпив, вспоминал босой,
В чарующем орловском полумраке:
"Писать стихи, - сказал вчера Толстой, -
Равно, что землю вспахивать во фраке".

И думал Фет: "То не мои грехи,
Что пишут так, как пишут разве спьяну,
Всё ж любит старикан мои стихи,
Поеду утром в Ясную Поляну.

Я счастлив тем, что так любим Толстым,
В литературе гений он сверхдошлый,
Быть может к сапогам, пошитым им,
Приколошматит новые подошвы".

Когда же смерть явилась на крыльцо,
Скончался Фет без муки и без крика.
Но что есть смерть? У ней одно лицо.
Зато бессмертье славы многолико!

Б Е Л Ы Й Ч Е Л О В Е К

Хиромантка Кирхгоф предупреждала Пушкина, чтоб в возрасте 37 лет он опасался "белого человека". Дантес был блондином и носил белый мундир.

Где к сотворению льдов
Чёрная речка причастна…
Ах ! Хиромантка Кирхгоф,
Как ты провидела ясно !

Видела траурный лес,
Тот, где сошлись на опушке:
В белом мундире - Дантес,
В чёрном камзольчике - Пушкин.

Вот уже белый вдали,
Тускло блеснув эполетом,
Словно платок Натали
Дуло поднял пистолета.

Было известно для всех
То, что Дантес зачарован,
Как колокольчиком снег,
Светом очей Гончаровой.

Светский парижистый бомж,
Как почти все иностранцы,
Был обаятельный Жорж
Обворожителен в танце.

А между танцев учась
Гадостям высшего света,
За Натали волочась,
Тень наводил на поэта.
К радости светских папаш,
Тех, что слетятся на выстрел,
С дядюшкой стряпал племяш
К Пушкину гнусные письма.

В юморе дядя не слаб,
Вывел к картинке злосчастной:
"Ты рогоносец арап"
Над папуасом губастым.

Тут же гонца на коня,
Чтобы подбросил то жало…
Долго мерзавцев родня
По-иностранному ржала.

Так они вышли на цель
В хитросплетениях грязных:
Чёрная речка. Дуэль.
К Богу мольба: не промазать!

Сонм поэтических муз
Гром разогнал на опушке:
Выстрелил первым француз -
Падает раненый Пушкин.

Но, шатко в снег оперясь,
Встал он на снежной постели.
И подаёт знак Данзас
О продолженьи дуэли.

Над пистолетом склоня
Лик африканисто узкий,
Выстрелил он, матеря
Белую сволочь по-русски.

…Да, видно, боль подвела
Или удача-ворона.
Пуля мундир порвала,
Руку царапнув барона

Солнечный пушкинский век,
Шедший дорогой большою,
Белый прервал человек
С аспидно-чёрной душою.

Жизнь и стихи, и любовь -
Всем вам, - свинцовая точка.
Ах! Хиромантка Кирхгоф,
Ты напророчила точно.
.
6 июня 1997 г.

П У Ш К И Н

Среди друзей и юных дев
Он расцветал цветком прелестным,
И лиры радостный напев
Свивался в солнечные песни.
Как шум отеческих дубрав,
Как песня моря вековая.
Живёт, бессмертие приняв,
Его поэзия святая.
И сердцем вместе с ним паришь,
И от стихов всё в мире краше…
Недаром режет в небе стриж
Ему окно в столетье наше.

ПАМЯТИ ВЯЧЕСЛАВА МИХАЙЛОВИЧА
ГОНЧАРОВА (ПЫЖА)

Мне в полночь принесла дубрава,
Промёрзшей веткой, стукнув в кров,
Худую весть: "Нет Вячеслава!
Скончался друг твой Гончаров!"

Где справедливость? О, создатель!
Ужели превратился в прах
Тобою созданный старатель,
Огонь не высекший в снегах?

Ты не придёшь на перекличку,
На зоревые зовы дня -
Последняя погасла спичка
И больше негде взять огня.

Словно джеклондонец с Клондайка
Ты шёл, пока вела звезда,
И дух твой укрепляла спайка
Ума, науки и труда.

Так многим стоит поучиться
Как ты творить! Как ты дерзать!
Златой поэзии частицы
На радость людям отдавать.

Не замыкаясь в узкий мирик
Ты нёс студентам знаний свет:
Доцент, историк, физик- лирик,
В делах и помыслах поэт.

Берёзка шепчет мне листвою,
Когда калина расцвела:
Что Русь была тебе сестрою,
Украйна матынкой была.

Когда работал ты над "Словом"…
То от подвалов и до крыш,
Что не допето Гончаровым
Допел украинскою Пыж.

Златыми нитями провиты
Произведенья лучших дней, -
А яти, ижицы и фиты
Ты знал, как собственных детей.

…А прошлым летом, я замечу,
Чтоб веселей кипела жизнь,
Мы все на радостную встречу
У бюста Пушкину сошлись.

По кругу пушкинская лира
Вела возвышенный напев,
Потом Булгакова Эльвира
Стихи читала на распев.

И каждый был стихом возвышен,
Попав под пушкинскую власть.
…Как Вячеслав Михайлыч вышел
На смуглый лик перекрестясь.

Он прочитал о нём так ясно
К стихам добавив, как печать:
"О Пушкине - или прекрасно,
Иль лучше просто промолчать".

Я знаю, не прошли бесследно
Все чувства, что вложил в строку -
Твоя с Есениным беседа
И твоё "Слово о полку…".

Так часто я стоял с тобою,
Глядя на ивы благодать,
Звенит "Зеркальною струёю"
Всё то, что ты успел создать.

А там, где звёзд мертвящих иго,
Где всех на Суд всевышний ждёт,
Нездешней нивою Князь Игорь
Коня лихого подведёт.

И скажет, указав на стремя:
-Ты, на земле оставив плоть,
Скачи вперёд! И знай всё время -
К поэтам милостив Господь!!!
И будешь ты благоприставлен,
Где шлях Чумацкий, где покой,
И твою руку Чичибабин,
Пожмёт чуть тёплою рукой.

И скажет наш Поэт нетленный:
- Наперекор земных причуд,
Здесь Бог с корректоршей Вселенной,
Что в стол писал ты, - издадут.

ПАМЯТИ ДМИТРИЯ КИРИЛИШИНА

Ты в "Радунице" был не лишним.
Был ясен и возвышен взор.
И знали все, что Кирилишин
Наш самый лучший фотокор.

Назло морозам и туману
Для правды, не для небылиц,
Создал свою Есениану
Из многих сопричастных лиц.

И в Константинове, в Рязани,
Заветным преданный мечтам,
Ты с просветлёнными глазами
Шёл по есенинским местам.

Никто из нас, увы, не вечен.
От горестей спасенья нет,
Но был тобой увековечен
Есенина весенний след.

Беззвёздной полночью не спится,
Я мыслю о твоей судьбе.
И знаю я, что "Радуница"
Скорбит сегодня о тебе.

Ты светел был, как в мае вишня,
Цветенье нежа в лепестках.
Ах, Дима, Дмитрий Кирилишин,
Ужель ты превратился в прах?!

Ты отдал людям всё на свете,
Любви к поэту не тая.
В Москве и в Питере, в Ташкенте
Есть фотолетопись твоя.

Вот тьма, собаками отлаяв.
Уходит прочь на радость дней.
И грустен в Томске Николаев
Над фотографией твоей.
Пьянит весна цветеньем вишен,
Ручей звенит, как бубенец,
Ушёл из жизни Кирилишин,
Из наших не ушёл сердец.

Ушёл ты в царствие туманов,
И нынче в горестной тиши
Божко, Ракотин и Рузанов
Пьют на помин твоей души.
Март 2002 г.

* * *

Плач иволги почти не слышен,
Тепло, уютно под сосной.
А мне всё мнится: Кирилишин
Зовёт меня из тьмы ночной.
А там, где чаща нелюдима,
Где ветви зелено грустны,
Твоё там дятел имя - Дима,
Стучит на веточке сосны.
Теплом смолистым хвоя дышит,
Калина красная цветёт.
А мне всё мнится : Кирилишин
В седую даль меня зовёт.
Март 2002 г.

РАДЖ И НАРГИС

Я с детства забыть не могу…
Оно, словно в засуху влага,
Индийское "аварагу",
Что значит по-русски - бродяга.

Мне было лет восемь. Пустяк.
Но помню: ребячьей ватагой
Мы приступом брали барак,
В котором крутили "Бродягу".

Прорвёмся к экрану глазеть,
Мы в детстве безденежны были,
И часто из зала друзей
Под смех и под плач выводили.

А нам Индостана цветы, -
Вся роскошь восточная сразу.
Я жгучей такой красоты,
Став взрослым, не видел ни разу.

В Европе враждебная стынь,
Оружия ржавая груда,
А здесь, в наши души теплынь
Лучило индийское чудо.

Как в росах алмазных нарцис
С глазами, что звёздные плошки,
В любовном томленье Наргис
Кружилась на лунной дорожке.

И знаками, жестами нам,
Танцуя, желала удачи,
Под шелесты веерных пальм,
Под флейты блаженные плачи.

А мимо дворцов магарадж,
Дорогой бедняцкой известной
Шагал с узелком её Радж
И пел незабвенную песню:

"- Ава-ра-гу! Ава-ра-гу-у!
Яшкандершнель яш яшмар карагу
Ава-ра-гу!"

О, как это было давно!
В каком измеренье прекрасном
Так много артистов кино
Раскрылось нам в образах ясных.

Мы их принимали на "бис",
Но всё же, простите поэту,
Дороже чем Радж и Наргис
Для нас во всей Индии нету.

НАУЧИ МЕНЯ, МАМА, МОЛИТЬСЯ…

"Сколько жизни моей ещё длиться?" -
Вопрошаю я стынь декабря. -
"Научи меня, мама, молиться!
Я так много в судьбе потерял!"

Знаю я, у родного крылечка
Про одно - хоть кричи не кричи-
Твоя жизнь догорает, как свечка,
Моя жизнь - пол-огарка свечи.

Без любви теплоту мы теряем,
Холодеем, как брошенный дом.
Не зажечь самым солнечным маем,
Что погасло навек за окном.

Смотрят звёзды глазами младенца,
К ним склоняется мамой луна,
Ну а та, что мне ранила сердце?
Очень может казниться она…

Перед каждым туманна дорога,
Но в конце она тем и ясна, -
Что палач, что богач, что небога,
Отвечают пред Богом сполна.

На тропинке от ада до рая,
Там, где водят то ангел, то бес,
Я иду, свою душу спасая,
Под божественной синью небес.

Впереди чуть надежда лучится,
И взывают и дух мой и плоть:
"Научи меня, мама, молиться,
Чтоб приял покаянье Господь!".

* * *
Пусть всё хорошее разграблено
И нелегко на свете жить -
Люблю Бориса Чичибабина
И до конца буду любить!
Лежит на Пушкинской, во гробище,
Не шелохнёт перо рука,
Но всех стихов своих сокровище
Отдал он людям на века.

Б У Н Т У Ю Щ И Й З В О Н А Р Ь

Его лицо без всякой тайны.
Черты просты, как образа,
Соцветны с вёснами Украйны
В синь Чичибабина глаза.
Он сходен с корабельной рощей,
Той, что ветрам не одолеть.
Его характер - кротость с мощью,
Плюс Аввакумовская твердь.
Сверяясь с Богом каждым шагом,
Терзаемый со всех сторон,
Прошёл он крестный путь ГУЛАГа,
Всё превозмог, всё вынес он.
А после…снова доля злая
В канаву двинула толчком.
И мир стихами не терзая
Прожил он 20 лет молчком.
Не перечислить мук, бессонниц,
Горчайших чаш, испитых им.
Он как звонарь, лишённый звонниц
И на свободе был гоним.
Порой, как нищему булыжник,
Нам жизнь подарок подаёт.
Успел издать он пару книжек
И, перекрыли "кислород"…
Я знал его глухой порою,
Когда от мук не озверев,
Носил он ладонкой с собою
Стихи, как к "Колоколу" вервь.
…А я внимал и мыслил грустно:
"О, Боже праведный, спаси!"
О сколько, сколько златоустов
Таких пропало на Руси!
За всех, кто честен, но ограблен,
Кого гнетёт нужда и власть,
За безъязыких Чичибабин
Ударил в "Колокол" сейчас.
Склонясь к листу в бессонной ночи,
Одним желанием томим,
Чтоб свято верили в две строчки
Из многих, выстраданных им:
"Нет на земле неправде места,
Не вхожи в рай подлец и плут…"
Его удары благовеста
Нас к очищению зовут.

ЧИЧИБАБИНСКОЕ
Лиле Семёновне
Карась
Снег в лесу туманами расслаблен,
Звон ручья почти не уловим,
Кличет голубь, словно Чичибабин,
Голубиным воркотом своим.
Я не знаю, но спросите Лилю.
Подтвердит, печаль свою леча,
Как к окошку их на Танкопию
Прилетали Музы, щебеча.
Повинуясь пушкинской присяге,
Не спугнуть любимую просил,
И, склоняясь к трепетной бумаге,
Благодатный щебет заносил.
Нет! Не будешь ты от нас далёким,
А пробудешь с нами до конца.
Светят чичибабинские строки
И врачуют души и сердца.
Проходя по жизни по-бунтарски,
Всё отдал ты людям до чиста.
Я и сам, любя тебя по-братски,
В твою правду верю, как в Христа.
Нет, увы, возврата из тумана.
Тайной путь потусторонний скрыт.

Где сирень в слезах, как Лилиана,
Над твоей могилою стоит.


С Т А Н С Ы

1

А путь мой становится тесным
И двигаться дальше - нет сил.
О, если бы праведник крестным
Знаменьем мой путь осенил!
Тогда снова сердце забьётся
Ручьём средь весеннего дня
И может не дьявол коснётся,
А ангел коснётся меня.
И может, покинувши сушу,
Средь ночи иль ясного дня,
Пречистый бессмертную душу
Из адского вырвет огня.

2

Я мыслю про божьего Сына.
С зарёй - плащаницей вдали
Рябина лесов - Магдалина
Листвой мои слёзы утри.
Мне чудится, слышится ближе
Блаженный, молитвенный сказ -
Любава? Иль Сольвейг на лыжах
Мелькнула, хрустально смеясь?
Мне как будто распятия гвозди
В плоть забивает житьё,
И горьки рябинника грозди,
Как в прошлом безверье моё…

* * *

Луна в воде во все века
Так схожа с золотою нимфою.
Не поднимается рука
Убить строку плохою рифмою.
Я так мальчишески хочу,
Тряхнув казною чувств небедною,
С судьбою не сыграть вничью,
Но чтоб хоть с малой, а победою.
В мирских заботах о гроше,
С судьбой порою полудикою,
Когда подумать о душе,
Над тайною её великою?!
Вот в окнах начало светать.
Встречает день зарю лучистую.
Зачем бездельно вспоминать
Здесь душу, без грехов, пречистую?!
Она, младенчески дыша,
Как в мае веточка зелёная,
С того и числится - душа!
Что ею всё одушевлённое.
Она как жизнь и мать одна,
И рода женского, как женщина.
Но, всуе, нежная она
Так, бессловесная, заезжена!
Сочится скука из-под век,
Когда без солнца и без месяца
Строчит бездушный человек
О ней пустую околесицу.
И в злобе я порой хожу,
Когда без смысла и страдания
В журнале толстом нахожу
Раз сто о ней упоминание.
Погаснет свет любимых глаз
И плоть греховная развалится.
И что останется от нас? -
От нас одна душа останется.
В земле мы будем прозябать
Покинув пажити и здания.
Лишь только вечно ей летать
По переулкам мироздания.
…Вот потому её люблю
И мне с годами чаще мыслится,
Что лучше руку отрублю,
Чем напишу о ней бессмыслицу.

Н И К У Ш А

Молодая ялтинская поэтесса Ника Турбина пыталась покончить жизнь самоубийством, выбросившись с балкона 5-го этажа. Об этом писала "Комсомольская правда" в статье "Взлёт и падение Ники Турбиной" (16.05.1997 г.). Первый сборник стихов Никуши "Черновик" увидел свет, когда ей было всего восемь лет. С предисловием Е.Евтушенко он был издан в Италии, Франции и других странах.
…К сожалению, усилия врачей спасти Нику не увенчались успехом.

От тоски, от залётов хмельных,
Люди бесами в бездну ведомые.
Знаем, Ника, что дни Турбиных
До сегодня свинцово-тяжёлые.
Но ведь ангел, коснувшись лица,
Нашептал тебе ялтинской ночкою,
Что сумеешь проникнуть в сердца
Ты своей сокровенною строчкою.
Светлым детством окрашенный лик,
Где оставив игрушки и сладости,
В восемь лет написав "Черновик",
Всем желала ты счастья и радости.
И уже повзрослевшая, ты -
Когда всю, как весной заневестило -
Раздавала стихи, как цветы,
Так улыбчиво, так непосредственно.
…Но сломалось веселья весло,
Напоровшись на льдину ненужности,-
Вновь волной роковой понесло,
Нет удач ни во ВГИКе, ни в замужестве.
Снова в штопор?! В хмельной эпатаж?!
В безлюбовье, чем нежность железится…
Так отринут был пятый этаж,
Чтобы в землю московскую врезаться.
Замолчали в садах соловьи,
Прибежали друзья, не опомнятся…
Где лежала Никуша в крови,
Словно сбитая ястребом горлица.
…А в Америке, бросив толочь
Со стихами банкетную лестницу,
Евтушенко проснулся в ту ночь,
Вспомнив в миг роковой свою крестницу.
Словно тянет ручонки она,
Холодея от пяток до темечка,
Повторяя смертельно бледна:
Я нечаянно, дядечка Женечка!
Дай же, Боже, целителям в клинике,
Весь талант положив на весы,
Нику - чистую звёздочку лирики -
Для поэзии нашей спасти.

П Е С Н Я

В метро я ехал к месту жительства
И вышел там, где как всегда -
Шли люди, матеря правительство,
Плетясь с работы кто куда.
Я шёл в толпе почти не тающей,
Как все заботы свои нёс.
И были лица окружающих
Однообразнее колёс.
Навстречу (где ещё отыщите?),
Держа по рангу интервал:
Кооператоры и нищие,
И морды наглые менял.
А дальше, словно бы в туманности,
С мешком у кафельных колонн,
Лицо кавказнациональности
Дерёт три шкуры за лимон.
С ним рядом, с сигареткой дымною,
Улыбкой зазывая всех,
Девчонка с рожицей невинною
Газетный предлагает секс.
А следом красочно бездельная,
О чём-то лживо говоря,
Цыганка с водкой самодельною
Трясёт карманы "бухаря".
Как это всё кандально-близкое!
Ужель так долго будет впредь?
Прошёл сержант, глазами рыская,
Кого б дубинкою огреть…
…Душа без вдоха и без выдоха
Сжималась тягостно в груди.
Как вдруг! Почти уже у выхода
Услышал песню впереди.
По-прежнему шумела станция,
И люди шли и тут, и там,
И промелькнуло в мыслях:
"Пьяница! Видать запел на зло властям".
Но нет! На лад иной настроенный,
Людской толпою окружён,
Мужик в летах, но крепко скроенный,
Пел, развернув аккордеон.
Лады перебирая плавные,
Почти не открывая глаз, -
Пел про хорошее, недавнее,
Что всё украдено у нас.

В О З В Р А Щ Е Н И Е

За холмом деревушка родная,
Вьётся жёлтый дымок над жильём.
Серый сумрак совой улетает
За лесов голубой окоём.
Обнимает пейзаж меня чудный
И душа, как голубка тиха,
Легко кружится бор изумрудный
Под распев озорной петуха.
Подъезжаю во мгле морозной:
Конь то шагом, то рвётся в бег.
Свет-заря розоватые гроздья
Как рябина роняет на снег.
Это чувство щемящее, древнее-
Видеть дом и родное крыльцо.
Ветерок, словно веточка вербная
Шелковисто ласкает лицо.
Хорошо, улыбаясь влюблённо,
Первый солнечный зайчик поймать
И под аркой любимого клёна
В дорогое окно постучать.
В РАССВЕТНОЙ ТИШИНЕ

В сугробах сторонки лесной,
В морозном мерцанье простора -
Январь, а пахнуло весной
Из тёмно-зелёного бора.

В рассветной сквозит тишине
Зари розоватая нега,
Как славно скользить по лыжне,
Светлея от музыки снега!

Под снегом валежник и прель,
Но знаю я: чудо свершится -
Не зря, словно дятел апрель
Вдали осторожно стучится.

Он к солнцу оконце пробьёт
Волшебным своим молоточком,
И стают сугробы и лёд,
И в мире тепло разольётся.

Недаром повсюду со мной
Две строчки - отрада для взора:
Январь, а пахнуло весной
Из тёмно-зелёного бора.

* * *

Луны сияющий ковчег
И звёздочки чисты.
Переливающийся снег
Кружится с высоты.
Люблю пушистый снеговей,
Лебяжий шелест крыл.
Он озими души моей
От холода укрыл.
Недаром излучая свет
Теплеющим лицом
Воспоминаньями согрет
Над нежным письмецом.
Недаром хорошеет высь
И в сполохах зари
Любви рябиновую кисть
Клюют дни - снегири.
И ослепительно бела
Меж невысоких гор
Лыжня в сугробах пролегла
В заворожённый бор.
Где фиолетовая ель,
Чьи шишечки красны
Хранит зелёную свирель
Сиреневой весны.

* * *

Так мало цветёт жасмин,
Так коротко лето и счастье.
Стою на дороге один,
А даль застилает ненастье.

О, сколько любимейших лиц
Уже никогда не увижу!
А всполохи дальних зарниц -
Грознее и ярче и ближе.

Задумчив и грустен стою,
И мыслей находит немало.
Малиновка песню свою
Ещё не допев, оборвала.

Я думаю ясно о той,
Что в сердце невестится вишней.
Клубятся кусты темнотой
И дождик заплакал неслышно.

Прошедшей любви благодать
Вся тайны полна небосводной.
Сирени увядшую прядь
Отвёл я рукою холодной.

И, словно храня от тоски,
Теплей воркотни голубиной,
Шепнули во мгле лепестки
Весеннее имя любимой.

ВЫТРИ СЛЁЗЫ МНЕ И ГОРЕВАНИЯ

Нету счастья в жизни смолоду,
А теперь - и отмечталось.
Ах! Разбейся чайка о воду -
Обратись в мой белый парус.
Приплыви порой погожею
Или в сумрачном ненастье,
Одолев даль невозможную
Моё призрачное счастье.
Ты, что красною рябиною
Жизнь согрела окаянную,
Стань сегодня Магдалиною
Просветлённо-покаянною.
Под крестом судьбиной жёсткою,
Где один влачу страдания
Вытри с ангельскою кротостью
Слёзы мне и горевания.
Прошепчи с щемящей грустностью
На помин всего пропавшего
Слово, веющее юностью
И любовью первой нашею.
Там, где лилия прекрасная
Умывает в речке личико,
Мне недаром цепь баркасная
Повторяет твоё имечко.
Прикоснись косою шёлковой,
Словно вылитой из золота.
Нестираемой наколкою
В память ты мою наколота.
Дай согреться сердцу с холоду
У костра любви хоть малость -
Ах! Разбейся чайка о воду -
Обратись в мой белый парус.

* * *

Стала грустью ты, радость вчерашняя,
Посетившая юность мою.
Как оставленный колос на пашне, я
В предосенней печали стою.
Светлых чувств ожерелье прежнее,
Нам уже не сплетать вдвоём,
Словно песня весенняя нежная
Отзвучала ты в сердце моём.
Мне улыбка твоя не приснится,
Позабудется ласковый взор,
Скоро станет, как сон на ресницах,
Даже имени зыбкий узор.
Оттого по утраченным вехам,
В край, где дикая никнет трава,
Повторяясь развеянным эхом
Тихим дождиком льются слова…
Стала грустью, ты радость вчерашняя,
Посетившая юность мою.
Как оставленный колос на пашне, я
В предосенней печали стою.

* * *

Красит луна незабвенную дверь,
Золотом красит, не ленится.
Больше любви упоительный хмель
В тигле сердечном не пенится.

Сгибла надежда, погасли мечты,
Вдоволь поклёвок лишь ворону.
Там, где глядели когда-то цветы
Все обратясь в твою сторону.

Где отцвела нашей юности рань
Ныне цветами освищена,
Виснет лохмотьями осени рвань,
Словно исподнее нищего.

Сколько мучений, страданий и мук
В сердце моё ещё вместится!?
Тянется с дерева чёртовый сук,
Как приглашенье повеситься.

Так и живу без любви одинок -
Грустно, уныло, безропотно.
Счастье моё, как невестин венок,
Жизнью в грязищу затоптано.

С ангельским звоном разбилась слеза,
Гаснет закат за скворешнею,
Страшно вонзаются звёзды-глаза
В душу мою безутешную.

Тройка судьбы чуть звенит бубенцом,
Но, пока скроется марево,
Светит жемчужно любимой лицо,
Как с полотна ренуарова.

Если жива ты, то знай всякий миг,
Что в снеговой этой замяти
Каждой кровинкой последний свой стих
Я отдаю твоей памяти.

Ф А Р В А Т Е Р

Когда душа пообнищает,
Стремлюсь ( и не боюсь сказать),
Как чайка крылья очищает,
От скверны сердце очищать.
Одно на этом свете верно:
Один завет, один предел.
Чтоб не засасывала скверна,
Пойми хоть то, что проглядел.
Люби прочувственно, не труся,
Всё, что высоко, как звезда,
Не мочит лебедя и гуся
Бегущая реки вода.
Прекрасна даль и зори ярки.
И дел больших невпроворот,
Но время отбивает склянки
И опоздавшего не ждёт.
А ты? То буйствуя, то каясь,
То беспричально, как бревно,
Плывёшь, свинцово наливаясь,
Ан глядь! Вот- вот пойдёшь на дно.
Жизнь не прощает озлоблённость,
Поверь! Коль жаль себя чуть-чуть:
Соблазны, зелье, раздвоеность
Твой укорачивают путь.
Я потому пишу так строфы,
Как никогда до этих пор,
Что сам, избегнув катастрофы,
Шёл из затона на простор.
Как пароход, минуя мели,
Плывёт, ликующе гудя,
Так ты иди к заветной цели,
Фарватер верный находя.

СУМЕЮ ЛИ ?

Сумею ли когда-нибудь
Осуществить мечту поэтову?
Воспеть земли родную чудь,
Ещё достойно не воспетую.
Когда вокруг бетон и гром,
Когда чадит труба железная,
Коснись божественным крылом
Души тоскующей, Поэзия!
Явись прекрасна и легка.
Дай на заре всем сердцем бьющимся
Услышать лепет василька,
В любви ромашке признающимся.
О, научи людей суметь
Понять хоть самое простейшее.
Что это небо, водь и твердь
Тускнеют без любви, как женщина.
Хочу, в мечтаниях горя,
Перевести всечеловечески
Отрадный воркот сизаря
И грустный голос звёздной млечности.
Я, как молитву от греха,
Как математик, мучась числами,
Ношу с собой клочок стиха,
Того, что вечно недописанный.
Пусть чуть видна моя звезда,
Но всё равно, влачусь ли, шествую -
В пути и поисках всегда
К гармонии и совершенству.

РОДНОЕ ПОЛЕ

Как колокольчик в поле русском
Возле ромашки золотой,
Таю и нежу в сердце чувства
Любви к земле своей родной.
Иду и знаю очень точно,
Что попаду не наугад
Туда, где в разнотравье сочном,
Царит медовый аромат.
Там горлицы волнующ голос,
Там, под пленительный напев,
Поклоны солнцу бьёт Царь-Колос,
Весь под росою обомлев.
Покосом выйду к речке чистой,
Взгляну на плёс из-под руки,
Где изумрудные мониста
Роняют в волны ивняки.
И станет радостно и грустно,
И станет вдруг на миг простой,
Как колокольчик в поле русском
Возле ромашки золотой.

Р О Д И Н А

Простой пейзаж: луга, дорога…
А как возвышенно чисты
На фоне неба голубого
Его неброские черты!
Шепчу её святое имя,
Не забываю в час любой,
Какой ценой неизмеримой
Оплачен день наш голубой.
Об отстоявших наше солнце,
О тех, что в битвах полегли,
Журавль колодезный в колодце
Звенит, склоняясь до земли.
И сердцу звоны эти близки,
И ясен путь твой впереди,
Когда в глаза по-матерински
С надеждой Родина глядит.

УХОДЯ, ОСТАВЬТЕ СВЕТ

Проходящим дела нет
Вникнуть в лозунг угловатый:
"Уходя, гасите свет!
Экономьте киловатты!"

Только я, средь бела дня,
Размышленьем озадачен.
Накатило на меня
Так призыв переиначить:

"У черты последних лет,
За которою не будем,
Уходя, оставьте свет -
Свет добра живущим людям!"

О МОЁМ ДРУГЕ АНАТОЛИЕ РУЗАНОВЕ

В одном из своих стихотворений Анатолий Рузанов писал:

Бархатна пашня от плуга,
Чист голубой небосклон,
Жду я хорошего друга
Светлыми мыслями полн.

Я не знаю, нашёл ли во мне Анатолий "хорошего друга", но в тех немногих письмах, которые он мне написал за годы нашего знакомства, он обращался ко мне не иначе как "Друже Владислав".
Первое письмо от него я получил в первой половине августа 1990 года. Он писал: "Заочно мы с Вами уже знакомы по совместной публикации в "Красном знамени" в юбилейном номере от 3 октября 1985 г.". Действительно, в этой газете были опубликованы стихотворение А.Рузанова "Иду по рязанской дорожке…" и заметка Д.Кирилишина обо мне - "Есениниана рабочего". Я понял, что он поэт. Далее в письме Анатолий писал, что присутствовал на 11-х Всесоюзных Есенинских чтениях, которые прошли 19 -21 мая 1990 года в Доме политпросвещения и слушал мой доклад "Сергей Есенин в Харькове".
Интересно, что мой адрес он получил из Москвы от секретаря Всесоюзного Есенинского общества "Радуница", в которое он только вступил (20 мая 1990 г.). В письме он просил мой телефон, предлагал встретиться. "Ведь у нас одна любовь- Есенин- апостол милосердия и любви ко всему живому",- писал он.
Вместе с письмом в конверт была вложена газета "Машиностроитель" ПО "Завод им. Малышева" за 8 июня 1990 года, а в ней заметка А.Рузанова "Моя встреча с племянницей Есенина" и его стихотворение "Звезда Есенина" с дарственной надписью от автора.
С Татьяной Петровной Флор-Есениной, племянницей поэта, дочерью его младшей сестры Шуры, Анатолий познакомился на харьковских Есенинских чтениях и был этим очень горд. Свою заметку он опубликовал повторно через полмесяца в газете Харьковского района "Трибуна трудящихся".
Встреч у меня с Анатолием было немало. Расскажу о некоторых из них, которые наиболее запомнились.
28 -30 сентября 1990 года Всесоюзное Есенинское общество "Радуница" совместно с Рязанским государственным пединститутом им. С.А.Есенина организовало 12-е юбилейные Есенинские чтения в Рязани на тему "Сергей Есенин. Поиски и находки". Вместе со всеми харьковскими есенинцами Анатолий присутствовал на этом празднике, впервые посетил родину Есенина, широко известное село Константиново. На память об этом событии у меня сохранилось фото, на котором я с Анатолием снят под окнами есенинского дома у плетня. Автор фото наш товарищ, харьковский есенинец Дмитрий Кирилишин, к сожалению, уже покойный.
На этих чтениях Анатолий снова встретился с племянницей Есенина Т.П.Флор-Есениной. Об этом напоминает фото Д.Кирилишина, запечатлевшее их возле памятника Есенину в Рязани. В январе 1992 года Анатолий опубликовал его в газете "Зори" города Старый Оскол Белгородской области. До Харькова он жил в этом городе и сохранил дружеские связи. И это обстоятельство делало его встречу с этим городом торжественной.
Кроме харьковских и рязанских чтений Анатолий был на 13-х в городе Орле 27-29 сентября 1991 года. Их тема " И Орёл был в его судьбе…" ( Есенин и современники). Краткую информацию об этих чтениях Анатолий опубликовал в газете "Трибуна трудящихся" 5 ноября 1991 года. Там же было опубликовано его стихотворение "Есенин был подобен сказке…". Для иллюстрации материала я передал Анатолию два фото и они тоже были опубликованы.
На есенинских чтениях Анатолий внимательно слушал все доклады, которые там читались. Был непременным участником всех экскурсий. Впитывал в себя всё, что касалось Есенина и его окружения. В свободное время знакомился и общался с есенинцами разных городов. Его воспринимали как поэта есенинца, как поэта "Радуницы".
Кажется, летом 1990 года Анатолий ездил в Ленинград по туристической путёвке. Перед отъездом он попросил у меня адреса ленинградских есенинцев и встретился с ними. Приняли его хорошо. Он встречался с Владимиром Бесперстовым и со старейшиной ленинградских есенинцев Павлом Васильевичем Нестеровым. Был даже у него в гостях и видел его замечательную есенинскую коллекцию. Павел Васильевич и его жена Ия Григорьевна принимали Анатолия как почётного гостя, накрыли стол. Долго он потом вспоминал об этом гощении.
К сожалению, в 1992 году П.В.Нестеров умер. Анатолий близко к сердцу принял эту смерть. " Светлой памяти есенинца-петербуржца Нестерова Павла Васильевича" посвятил он большое стихотворение "Памяти друга". В нём он вспоминает всех петербуржских есенинцев и своё гощение у Нестерова. Небольшой отрывок из него был опубликован в качестве поэтического некролога в газете "Криминальный вестник Санкт-Петербурга" в октябре 1992 года. В этой газете в том же году были опубликованы ещё три стихотворения Рузанова "Касаясь подоконников", "К Есенину", а в 1993 году стихотворение "Конь зари на диво нежно-розов…". Почему именно в этой газете, сугубо специфической, были опубликованы его стихи? Дело в том, что в ленинградской милиции работал один из наших есенинцев - майор Владимир Бесперстов. Благодаря ему газета ленинградской милиции стала как бы органом есенинцев. Бесперстов серьёзно относился к творчеству Рузанова и при встречах просил у него новые стихи.
Из других иногородних газет Анатолий печатался в липецкой газете "Русь святая". Газета выходила два раза в месяц и в 1993-1995 годах печатала отдельные сонеты из "Венка сонетов Сергею Есенину", написанного к 100-летию со дня рождения поэта.
"Венок сонетов" был опубликован 27 августа 1994 года в газете "Трибуна трудящихся" и повторно в газете "Зеркальная струя" в 1996 году. Сотрудничество Рузанова с газетой "Зеркальная струя" - это немалый кусок его жизни…Я старался собрать все стихи Рузанова о Есенине и, по возможности, учесть все публикации этих стихотворений. И я рад, что в моей антологии стихов о Есенине, среди 1700 произведений, есть полтора десятка его стихотворений.
В наши нередкие встречи рассказывал Анатолий мне о своей работе в Харьковском трамвайно-троллейбусном управлении, о своём знакомстве и дружбе с поэтом Борисом Чичибабиным, который тоже там работал. Чичибабина он очень любил и говорил о нём с восторгом. Возмущался тем, что такой талантливый, гениальный человек работал простым счетоводом, тратил своё бесценное время на работу, которой можно обучить любого человека. В письме он, как-то, назвал Бориса Алексеевича "жертвой сталинизма" и считал, что он "чудом уцелел". Анатолий посвятил ему поэму. Как-то мы долго не виделись и я написал ему письмо, в котором были такие строки: "Ты, наверное, знаешь, что Б.Чичибабин стал лауреатом Гос. Премии. Это самое удобное время для публикации твоей поэмы".
В ответном письме из больницы, где он лечился, кажется, от бронхита, он писал мне: "Перед больницей я поздравил Б.Чичибабина с его Победой. Я встречался с ним. Даже выпили немного. Победа Чичибабина - это победа всех сил добра, милосердия, правды и честности над силами мракобесия, зла, порнографии и прочей гнусности в этом мире".
Позднее, когда стал разваливаться Советский Союз, когда начали критиковать советскую власть, компартию, некоторые горячие головы стали говорить, что Чичибабин должен отказаться от Государственной премии, поскольку это премия тоталитарного режима. Рузанов категорически возражал против этого. Помню, он говорил, что Чичибабин очень много страдал, жил в бедности, а теперь, когда справедливость восторжествовала, почему он должен отказываться от премии? Это несправедливо!
Не знаю, опубликовала ли газета "Красное знамя" поэму Рузанова, посвящённую Чичибабину. Скорее всего нет… Отрывки из неё публиковались в газете "Харкiвський електротранспорт" ( 5 авг. 1992 г.) и в газете "Солидарность" (21 янв. 1995 г.), уже после смерти Бориса Алексеевича. Были у Рузанова и другие стихи, посвящённые Чичибабину. Очень мне нравилось стихотворение "Озабочен я приметой" ("На затоне утка крячет…"), опубликованное в газете "Трибуна трудящихся" в 1989 году. Сердце сжимается от признания: " Так давно я не был счастлив, разучился улыбаться". После смерти Бориса Алексеевича стихотворение "Чичибабинское" Рузанов посвятил вдове поэта.
Иногда Анатолий обращался ко мне с просьбой вычитать его новые стихи и напечатать на пишущей машинке. С тех пор у меня хранятся третьи экземпляры многих, напечатанных мною стихотворений Рузанова. Однажды он передал для этой цели часть тетради с рукописями шести стихотворений: "Словно Золушка в сказке Перро…", "Бархатна пашня от плуга…" и другие. Наша встреча произошла в сквере на спуске Халтурина . Мы лежали на траве пониже нынешнего памятника Сковороде, грелись на ласковом весеннем солнце. Я читал его стихи и делал ему свои замечания. С большинством из них он согласился. Тут же вносились поправки. Три стихотворения поправок не требовали. Автографы этих шести стихотворений Анатолий оставил мне. На рукописи стихотворения "Есенин" набросан рисунок, изображающий поэта на покосе. Ведь по профессии Рузанов был художником-оформителем и неплохо рисовал…На рукописи стихотворения "Невская чайка невесела…" тоже набросал рисунок, изображающий задумчивого Есенина на фоне петроградского пейзажа (Петропавловская крепость и прочее).
В 1999 году вышла первая и, может статься, что единственная прижизненная книга Рузанова "Чистовик", в которую, как говорится в аннотации, вошли стихи, написанные в основном за последние десять лет…Анатолий сделал тёплую дарственную надпись на книге мне и моей жене Екатерине. Это было в день 200-летнего юбилея А.С.Пушкина.
По сути своей Рузанов лирик и ему наиболее удавались короткие лирические стихи. Длинные вещи и конъюнктурные удавались менее. Книга составлена не лучшим образом. В неё не вошли, может быть, лучшие стихи, о которых я писал выше. А ведь они уже были написаны, уже существовали.
Редактора у Анатолия не было, кажется, никогда. Ни в газетах, ни в книге. Да он его и не хотел иметь, не понимал его роли. Когда я, прочитав его стихи, сказал, что ему нужен редактор, он спросил меня примерно так: "Зачем? Чтобы вмешивался в творчество и резал по живому?" Видимо у него был отрицательный опыт…
В 2001 году мне сообщили, что Институт мировой литературы им. А.М.Горького Росийской Академии Наук планирует издать "Есенинскую энциклопедию", в которой будет раздел "Народное есениноведение". В связи с этим харьковским есенинцам предлагалось прислать материалы о своей деятельности. Я сделал для Анатолия анкету и список публикаций о Есенине, отпечатал на пишущей машинке и при встрече на "Зеркальной струе" 1 сентября 2002 года, предложил ему ознакомиться и подписать, что он и сделал. В список вошла 31 публикация Рузанова из моей коллекции материалов о Есенине…Хочется надеяться, что Анатолий Рузанов, поэт "Радуницы", попадёт в раздел "Народное есениноведение" "Есенинской энциклопедии". Он заслужил это. У него, безусловно, есть поэтический дар. В его стихах есть главное - поэзия, интересные запоминающиеся образы. Его стихи заставляют сжиматься сердце. Они не сконструированны головой, они спеты душой. Анатолий правильно понял задачу поэта "Рассказать, что никем не рассказано…". У него был дерзкий замысел "Песнь соловья перевесть на человечье наречие…".
И ещё несколько штрихов к его портрету. Был он добрый и незлобивый человек. В своих заметках и стихах всегда старался упомянуть своих друзей и коллег по обществу "Радуница". Слово "Радуница" произносил с ударением на предпоследнем слоге. Со своим ударением ввёл его и в стихи. Был он человек настроения. Писал грамотно, неплохо знал русскую поэзию. Особенно Анатолий любил стихи Ники Турбиной. Следил за её ранним и стремительным взлётом. Радовался её успехам. Однажды в "Комсомольской правде" прочитал о том, что Ника пыталась покончить с собой. Эта трагическая новость ошеломила Анатолия. Он написал стихотворение "Никуша", посвящённое талантливой поэтессе. Читал его на встрече у "Зеркальной струи". Волновался очень, это было слышно по голосу. Много души своей вложил в это стихотворение. Не знаю, было ли оно опубликовано. Позже писали, что Ника не выдержала испытание славой, известностью, заболела звёздной болезнью и выбросилась с балкона.
Среди поэтов "Зеркальной струи" он был, на мой взгляд, самым лучшим.
Своим пренебрежением к быту и внешнему виду в последние годы он напоминал мне Велимира Хлебникова.
Узнав Анатолия поближе, нельзя было его не полюбить за доброту и самоотверженное служение поэзии. Говоря словами его учителя и друга Бориса Чичибабина, он был настоящим поэтом. Об этом свидетельствует и каждая строфа этой книги, звучащая его чистым и взволнованным голосом.

Владислав БОЖКО, член Всесоюзного
есенинского общества "Радуница".